Генрих вопросительно поднял левую бровь.

— И ты ничего не заподозрил? — недоверчиво поинтересовался он. Отец Лукас пожал плечами.

— Мне, откровенно говоря, всегда казалось, что ты писал мне спьяну. Очень уж строчки плясали. А так нет, все было, как обычно.

Лицо Генриха на мгновение сделалось похожим на серую маску. Неожиданно для самой себя я накрыла его руку своей, и он сжал мои пальцы так, словно сейчас падал в пропасть, и только я могла бы удержать его.

— Кто он? — спросила я. Генрих угрюмо усмехнулся.

— Андерс? Бастард моего папеньки. Его величество радовался, что у него растет такой активный и предприимчивый сын, но почему-то надеялся, что Андерс будет сидеть тихо и не захочет большего.

— Кем он был?

— Начинал в финансовой академии, — ответил Генрих. — Отец его никак не поддерживал. Говорил, что если человек толковый, то пробьется сам, а бестолкового и протаскивать незачем. Я только не знал, что он настолько толков, что занимается не только финансами, но и магией.

Отец Лукас с улыбкой покачал головой.

— Финансы и есть настоящая магия, — заметил он. — Что ж, дружище, будем искать того, кто за этим стоит, или попробуем что-то поинтереснее?

Генрих посмотрел на отца Лукаса так, словно только что увидел его.

— Поинтереснее? — переспросил он. — Как же вас понимать, отец Лукас?

— Так, что мир не ограничивается Хелевинской империей и Аланбергом, — сказал святой отец, и мне снова померещился в нем лихой викинг с ветром в косах. — И в этом мире есть те, кому всегда нужны умные люди.

— Говоришь загадками, — рассмеялся Генрих и уточнил уже серьезно: — Марвинская секретная служба?

— Она самая, — кивнул отец Лукас. — Кто же еще?

После ужина Генрих сказал, что нам надо проветрить голову, и лучше всего это сделать на набережной. Мне оставалось только согласиться.

Когда мы шли по улице, которая постепенно становилась все приличнее, пока не влилась ручейком в реку проспекта, уже никто не обращал на нас внимания. Да, леди и джентльмен одеты по здешней моде, гуляют вечером, беседуют о своем. Кому какое дело?

— А кто это? — спрашивала я, увидев статую многорукого чернолицего существа, не мужчины и не женщины, танцующего с отрубленными головами в руках.

— Античное божество, — отвечал Генрих, думая о чем-то своем. — Владыка войн Ханаул. Исполняет ритуальный танец с головами врагов, потом их пожирает.

— А это что? — я чуть не ахнула, увидев мужчину, который входил, кажется, в гостиницу. Следом за ним бежал дорожный сундук с доброй дюжиной ножек.

— Артефакт для путешественников. Удобно, правда? Не нужно таскать за собой вещи.

— А это? — из-за кокетливого кружева парковой ограды свисали ветки дерева, унизанные золотистыми плодами, похожими на ежевику, но размером с крупное яблоко. Генрих рассмеялся, подпрыгнул и сорвал, протянул мне. Девушки, которые шли навстречу, кокетливо заахали.

— А попробуйте, — предложил он. — У нас на севере такое не растет.

Я осторожно откусила маленький кусочек, и во рту сделалось так кисло, что лицо перекосило судорогой. Но кислота почти сразу же растаяла, растеклась такой воздушной сладостью, что я едва не замурлыкала от удовольствия.

— Гаремин, фрукт путешественников, — сообщил Генрих. Кажется, мое незнание реалий этого мира забавляло его. — Их набирают в дальние поездки, они никогда не портятся.

Мы вышли на набережную и неспешно побрели по черно-белым плитам, словно по шахматной доске. Народу было много: вечер выдался теплый, легкий ветерок дул с моря, и волны шептали что-то тихое и ласковое.

Вспомнилось, как мы с Игорем ездили в Испанию и гуляли по берегу Средиземного моря. Тогда мне казалось, что впереди нас ждет только хорошее. Это было наше свадебное путешествие, и я наивно верила, что мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день.

Как говорил персонаж одного из фильмов, «я взорвал их машину после того, как они вышли из церкви и сели в нее». После развода я иногда думала, что этот вариант меня вполне бы устроил.

— Задумались? — улыбнулся Генрих. Я неопределенно пожала плечами. Над набережной пролетели чайки, послышался женский смех. Впереди мимы показывали какую-то сценку.

— Мне казалось, вы тоже.

— Пытаюсь определиться, что делать дальше. А вы?

Я невольно улыбнулась. Когда-то мне верилось, что Игорь вернется. Что такая большая любовь как наша, не может просто взять и умереть. От того, что я не могу иметь детей, от того, что его мамаша ненавидела меня с первой встречи, от того…

Потом я перестала верить. Мне сделалось все равно.

— А я вспоминала, как ездила на море с бывшим мужем, — я снова постаралась улыбнуться, но улыбки не получилось. — Я там впервые увидела апельсиновое дерево с апельсинами, это такие оранжевые плоды. Попросила, чтобы Игорь сорвал мне один, а он отругал меня.

Я вспомнила, как Игорь вдруг изменился в лице и закричал на всю Таррагону: «Ты что? Спятила? Ты за кого меня принимаешь?» Тогда я и правда подумала, что все это время принимала Игоря за кого-то другого. Но мелкий эпизод быстро сгладился и забылся, а теперь вот выплыл из памяти, и мне вдруг сделалось так больно, словно бывший муж ударил меня.

Он и ударил. Только я поняла это лишь сейчас.

— Странный какой-то, — покачал головой Генрих

— А вы достали для меня гаремин, — сказала я. — И вас это не смутило и не унизило.

Генрих едва заметно нахмурился.

— Странный у вас мир. Не знаю, почему это должно меня унизить.

— У нас просто странные люди, — заметила я, стараясь говорить как можно непринужденнее. — Приходят, например, к ведьме, чтобы она приворожила мужа. А муж тем временем изменяет со дня свадьбы. Вот что тут можно делать?

— Уходить, — ответил Генрих. Мимо паренек в красно-белом полосатом халате и колпаке катил тележку с тем, что могло быть только сладостями; Генрих махнул ему, и вскоре мы сели на скамейку с пирожными в руках. — У нас не одобряются разводы, это так, но измену никто не терпит.

— А у нас считается, что женщина должна понимать, прощать и искать ошибки в себе, — пирожное оказалось настолько сладким, что я невольно зажмурилась. Генрих пожал плечами.

— У нас смотрят на брак как на договор. Измена — нарушение договора, и никаких дел с нарушителем уже никто иметь не станет.

Несколько минут мы молчали. Потом Генрих улыбнулся и произнес:

— Я вам очень благодарен, Людмила. Очень. Вы меня накормили, хотя сами были голодны. Вы меня вытащили из клетки. Я… — Генрих посмотрел на меня чуть ли не смущенно. — Я не знаю, как отблагодарить вас за вашу доброту. Но если я смогу что-то сделать для вас, то сделаю.