так тому и быть. Обходить деревья ради праздного любопытства не хотелось. К тому же и Петька докончил письмо, свернул солдатским треугольником, где и выучился, и протянул мне:

— Вам пора, наверное.

Стало ясно, что меня выпроваживают. Почему, зачем, допытываться я не стал. По дороге назад думал, но ничего толкового на ум не приходило. Разве что особенно интересное нашли и держат в тайне. Черноземные алмазы или золотую жилу. Золото партии. За деревьями.

Вечером, у дяди Ивана, меня спросили, как мне показался Петька, его практика, житье-бытье. Я отвечал честно — вид здоровый, щеки румяные, место красивое, практика идет хорошо, научные статьи готовит. Притомился чуть. Места моим смутным чувствам в разговоре не было. Что сказать? Не нравится мне что-то? А что именно? Я попытался определить, что и оказалось — пустое. Мое личное отношение к данному ландшафту. Вкусовщина.

Спал я и эту, и последующие ночи крепким сном честного трудящегося. Если что и снилось, то поутру забывалось сразу и начисто. Тонны, километры и барыши вытеснили туманные предчувствия.

Тем не менее, на десятое июля я никаких иных дел, кроме эвакуации Петькиной практики, не планировал. Маленько передохну.

Сушь стояла большая, не даст Бог в ближайшее время дождичка, великой будет. Крестьяне тревожно смотрели на небо, на поля, да и мне радоваться нечему. Воздух возить, как не уродится ничего? Правда вечером обещали — идет! Циклон из Атлантики! А сегодня должен быть крестный ход. Дождя!

Такими вот мыслями я отвлекал себя всю дорогу. Это я позже понял, что отвлекал, тогда казалось — реальные заботы реального работяги.

Речушка обмелела, вода спала на треть, но оставалась чистой и прохладной. Никакого желания купаться не было. Хотелось поскорее вернуться и заняться обычными, повседневными хлопотами.

Мусору в лагере поприбавилось, но никто меня не ждал. Я-то надеялся, что все готово, собрано, сложено, упаковано, а — зря. И никого нет. Я посигналил, гудок у Чуни громкий, но никто не спешил ко мне с извинениями или объяснениями. Заработались, да? Раздраженный, я пошел туда, откуда в прошлый раз доносились голоса практикантов. Если они думают, что у меня других дел нет, кроме как мотаться на край глухого района, то ошибаются. Пусть ищут другого извозчика.

За деревьями, в низине лежало кладбище. Старое, давно заброшенное, непомерно большое для крохотной деревеньки. Я спустился, подошел ближе. Вот она, практика. Словно кроты изрыли — тут и там виднелись кучки земли, дыры, идущие вглубь, вниз — прямо над могилами. А некоторые и вообще выглядят разрытыми. Образцы почв. Однако…

Я побродил между рядов могил. Большинство — самые скромные, но встречались и мраморные плиты, настоящего мрамора, не крошки. Правда, старые, еще дореволюционные. Как не украли? Народ нынче ушлый, все украдет, все продаст. Видно, не пронюхали, деревенька скромная и уж больно далекая. Очередь не дошла.

Запах от потревоженных могил мне претил, и я поспешил покинуть кладбище. Куда все же они подевались?

Я решил съездить в саму деревеньку. Вблизи она производила еще более удручающее впечатление: некрашеные, нечиненые дома, косо врастающие в землю, отсутствие обычной живности — кур там, уток, коз, да просто отсутствие людей.

Окна и двери заколочены кое-как, больше для порядку. Большинство досок и с самого начала были траченными, трухлявыми, а сейчас и вовсе ни на что не годились. Отдирать их от дверей я, конечно, не стал, но тоски они поприбавили.

Наконец, попалась изба жилая. Две курицы разгребали что-то во дворе, и вся скотина. Нет, еще кошка — она сидела на порожке, словно следила — за мной, курами, просто за жизнью. Серенькая, с темными полосами и невзрачной шерсткой, таких по округе на дюжину тринадцать. Порода среднерусская обыкновенная. Подкупает у таких кошечек морда. Просто не морда, а лицо.

Я долго разглядывал и двор и кошку лишь потому, что не хотелось стучать в дверь, беспокоить. Беспокоить не хозяина — себя. До сих пор ничего особенного не произошло — ну, нет ребят, бывает. Отошли на новое место, образцы взять, а с отъездом решили повременить. Что меня не предупредили, так впервой разве сталкиваться с человеческой необязательностью?

Занавеска крохотного окошка качнулась. Смотрят на меня, стало быть. Теперь медлить просто невежливо.

Я легонько постучал в дверь. В таких старых домишках они все разные, особенные. По себе делались, и ширина, и высота, сразу можно было узнать и стать хозяина, и достаток. Эта дверь говорила только о старости.

Брякнула щеколда, дверь открылась полностью, как знакомому, а не на четверть, как чужому.

Старушка действительно была в годах, лет семидесяти, но живая, бодрая.

— Тебе кого, милок?

— Узнать хочу. Тут студенты на практике, я их забрать должен, в город отвезти. А их нет. Не скажите, где могут быть?

— Эти, что кладбище рыли?

— Ну, не знаю. Наверное. Рыли что-то. Я водитель, мое дело — привез, отвез, — стало неловко, и я начал оправдываться. Но старуха, похоже, не сердилась. Она — боялась.

— Я им говорила. Упреждала. Кто слушает. Силы моей на них нет, власти нет. Делали, как хотели, бумага ум заменила.

— Я что-то не понимаю…

— То не страшно. Не понимаешь — отойди, подумай. Людей спроси.

— Я и спрашиваю. Где они, студенты?

— Так разве я знаю? Разбудили они его, подняли. Я говорила, что им. Словно глухие, незрячие.

— Кто — они?

— Студенты, кто же. И начальник. Бойкие, торопились.

— А разбудили кого?

— Его. Что лежал…

За два года я начал привыкать торопиться медленно. Чаще всего старики непонятны потому, что их не хотят понять. Но сегодня терпение мое не казалось особенно стойким. Может быть, потому, что я начал волноваться.

— Значит, он лежал, а они его подняли?

— Растревожили.

— И что, они вместе куда-то пошли?

— Нет. Он пришел за ними.

— Ну хорошо, пришел, а дальше?

— А дальше для них ничего больше нет.

— Почему?

— Он их всех оборол.

— Оборол?

— И оборотил. Нет их больше. И не ищи, — она беззвучно пошевелила губами, будто хотела добавить что-то, но не решалась вслух.

— Искать я должен. Мне ж в город их доставить нужно.

— Не ищи. Неровен час — найдешь. Они ведь здесь где-то. Рядом.

— Вот-вот. Где, скажите, да я пойду.

— А найдешь — не узнаешь, — старуха меня не слышала. — Девять дней минует, тогда можно. Если среди них не будет другого…

Вся эта невнятица говорила об одном — старуха выжила из ума. Такое случается.

— А еще кто в деревне живет?

— Никого, милок. Нету больше деревни, кончились Шаршки.

— Ну, хоть в какой стороне искать-то? — спросил я для