Потом вернулся.

Катька сидела за столом и улыбалась. Самое гадкое было, что он мгновенно понял: улыбка предназначена не ему.

Тогда кому? Просто так? В пространство?

Сашка подавил приступ бешенства. Подошел и чмокнул ее в щеку, пробормотав:

— Прости…

Она посмотрела на него. И улыбка ушла с ее губ.

Мельников приветствовал меня детской улыбкой и словами:

— Однако ты, Иванова, похудела. Просто тростинка стала. Это оттого, что ты вермишелью питаться отказываешься.

— Нет, — покачала я головой, — просто я, в отличие от некоторых следователей, верна своим принципам и в очередях не торчу. Я другой отдых предпочитаю.

— Ну и ладно, — незлобиво согласился Мельников, — и не стой. Тебе идет худенькой быть.

Он понял, что я намереваюсь приступить к интересующему меня вопросу, и вздохнул.

— Начинай, — махнул он рукой, — иногда ты бываешь невыносимо скучной.

— А ты, милый, иногда потрясаешь чрезмерной веселостью, — отомстила я.

— Это все из-за кризиса, — печально согласился он, — мои мозги перестали получать достаточное количество сахара. Но я постараюсь тебе помочь. Хотя у меня с соображением туго.

— Я тебе буду приносить сахар, — милостиво предложила я, — как Мандельштам Цветаевой таскал папиросы.

— Понял, — улыбнулся Мельников. — Ты мне — сахар, я тебе — сигареты. Так и продержимся.

Я вкратце поведала ему о событиях в Адымчаре. Некоторые подробности алексановских развлечений я опустила. Он нахмурился сразу, как только услышал алексановское имя.

— Вечно тебя, милая, в болото тянет… — вздохнул он. — Ты хоть знаешь, что за фрукт твой Виктор Степанович?

— Примерно, — пожала я плечами.

Он поднялся и подошел к сейфу. Открыв его, долго что-то искал. Потом нашел папку и протянул ее мне.

— Предыстория такова, — начал он. — Год назад Тарасов терроризировал маньяк. Довольно долго. Девчонки пропадали, как в Бермудском треугольнике. Мы хватались за голову, но поделать ничего не могли. Никаких свидетелей. Никаких следов этот паразит не оставлял. История ужасная.

Я слышала про прошлогодний кошмар. История потрясла весь Тарасов. Девочек старались не выпускать на улицы. По радио и телевидению без конца передавали просьбы быть осторожнее.

— И ты считаешь, что маньяком был Алексанов? — обрадовалась я. Это освобождало меня от необходимости дальнейшего сотрудничества с неприятной личностью.

— Да нет… Ничего я не считаю, — махнул он досадливо рукой. — Ты слушай дальше. Пропало восемь девочек от тринадцати до шестнадцати лет. Все они были, как бы помягче выразиться… В общем, мама их называет «девицы легкого поведения». Можешь посмотреть… Запущенные, отчаянные девчонки… Родители в основном алкоголики. Поэтому искать их никто особенно не рвался. Заявлений о пропаже несчастных девчонок было мало. Два тела вообще остались неопознанными… Искать убийцу было трудно. Мы проверили все связи, всех сутенеров — ничего. Пусто. Так и мыкались, как слепые котята. Решили пойти даже на «подсадку». Не вышло… Наша сотрудница все ночные тарасовские улицы прошла — безрезультатно! В Тарасове — тишина и спокойствие. Ладно, решили, что маньяк наш либо успокоился до поры до времени, либо в отъезде…

— А психиатрические больницы? — поинтересовалась я.

— Проверяли, — кивнул он, — всех, подходящих по профилю заболевания, проверили. Все имели алиби. Как раз в этих больницах и находились. На лечении. Пришли к грустному выводу: маньяк наш неучтенный. Вот тут-то и происходит новая трагедия.

С этими словами он открыл папку. Я посмотрела и почувствовала, как в груди больно защемило.

На меня смотрела потрясающая девочка. Я никогда не видела такого сходства с Рафаэлевой Мадонной. Удивительное лицо с правильными чертами. Глаза, светящиеся мягким светом… Девочка была совершенным творением природы.

На второй странице пухлого дела была другая ее фотография. Девочка лежала на траве, ее руки были раскинуты, будто девочка решила полетать и упала. Ее лицо осталось прекрасным, несмотря на то что все было покрыто синяками. И грязью.

Я смотрела на фотографию, и мне хотелось тихонечко завыть. На это было страшно смотреть даже мне — сыщице Ивановой, видевшей, уж поверьте, такие картины, что волосы вставали дыбом.

Я поглядела на Мельникова. Как будто Мельников мог сотворить чудо и вернуть к жизни это совершенное существо.

Мельников смотрел в окно и нервно барабанил по столу пальцами.

— Господи… — прошептала я.

Он взглянул на меня и продолжил:

— Эта девочка не подходила к стереотипу прежних жертв. Очень спокойная. Одаренная. Зацепка была одна — репродукция. Ей незадолго до этого прислали репродукцию, разрезанную тупым предметом надвое… Тогда родители отнеслись к этому как к чьей-то злой шутке. Потом сходство Ксении с Рафаэлевой Мадонной приобрело зловещие очертания.

Он помолчал. Я ждала продолжения.

— Вы проверяли ее знакомых?

— Конечно, — пожал он плечами, — в первую очередь… Одноклассников. Учителей. Кстати, твоя Вероника проходила по делу в качестве свидетеля. Вероника Бурцева… Помнишь ее?

Я кивнула. Интересно… Надо будет пообщаться с Вероникой…

— Что она говорила? — спросила я.

— У Ксении врагов не было. Поклонники — да, были. Даже преподаватель композиции. А теперь слушай внимательно… Этого преподавателя звали Алексей Викторович Алексанов. Нравится тебе такое совпадение?

— Что?! — О наличии у моего клиента сына я не знала!

— Естественно, мы сразу подумали, что он связан с ее убийством, — продолжал Мельников. — Если бы не одно обстоятельство… Алексей, оказывается, нездоров. У него странное заболевание, именующееся «депрессией». И по поводу этой своей «депрессии» он лечится в том самом стационаре, который мы прочесывали накануне. Алиби — стопроцентное. Никуда не отлучался. Лечил депрессию, так сказать, не покидая места… Но это еще не все… Через два дня нам сказочно везет. Маньяк сам бросается в наши объятия. И никого это не напрягает… Все довольны.

— Как? — удивилась я.

Мельников терпеливо объяснил:

— Маньяка взяли случайно. В музей врывается некий тип и невзирая на возмущение старушек, охраняющих шедевры, бросается на портрет графини Ленской. В руках — кухонный нож. Отвратительный тип делает попытку разрезать бедную графиню на две половины… Его хватают. Дикий поступок… Знал же он о том, что музей стерегут не только пожилые дамы? Там внизу охрана!

— Мог и не подумать, — заметила я. — Человек был в состоянии эйфории… Чем его так графиня-то, интересно, прогневала?

Он вздохнул: