Обе надулись. Молча доев варенье, умяв целую вазу, пили чай, задумчиво смотрели в окно, на стекло ложился снег, заметая окно почти полностью, отражение елки, стоящей в углу комнаты, становилось все более нереальным и смутным. Оно пропадало, теряло блеск в белой массе. А снег на стекле почему-то не таял…

…

Пожилая парихмахерша устало посмотрела на Альку, усевшуюся в кресло. Тугая корона и волнистый хвост чуть не до попы… Такой цвет… Потрогав хвост, скорее, погладив его и пристроив поровнее на стройной спине девушки, она, тоном, которым разговаривают с неразумными, тихо спросила

– И что ты делать собралась?

– Стрижку! Такую, знаете, чтобы сзади пышно и ровно, кончики от ушей остренькие вперед, и челочка. И бантик мне приколоть, чтобы спереди видно было, вот, я принесла.

Алька выложила из кармана бантик из блестящего газа, который они вчера с Лилькой мастерили почти всю ночь.

– Ну, давай посмотрим. Только иди, сядь вон на соседнее кресло, и сама все расплети, я инструмент помою пока.

Алька вытащила шпильки из своей короны, расплела косу. Подошла к парикмахерше и мотнула головой, окончательно выпуская волосы на свободу… Тяжелый искрящийся в свете ярких ламп темно-рыжий водопад упал вниз, закрыв спину почти до пят.

– Ты что? ЭТО отрезать хочешь?

– Мне стрижка нужна, пожалуйста, давайте побыстрее, я еще к подруге должна заскочить, за платьем. А бантик сегодня прямо сделайте, я косынку повяжу, в косынке буду спать. Да. Мне еще покрасить надо волосы, светлее намного.

– Мать знает?

– Конечно знает! И вообще! Я взрослая уже.

Женщина посмотрела на задорно вздернутый конопатый нос и покрасневшие в запале щеки, тугие, налитые. Белая, почти до бледности кожа и очень яркие губы. Красивая девочка… Постояла, подняла прядь, взвесила зачем-то на руке. Потом пробралась рукой через всю шелковую, упругую толщу волос, подняла их. Помолчала и отошла.

– Нет, детка!

–Что нет?

–Не буду я их стричь. Я просто не могу, это похоже на убийство. У меня рука не поднимается! Пойди поищи еще кого. Равнодушных много. И не проси. Не могу. Алька наспех заплела косу, путаясь в прядях, и выскочила на улицу, в сердцах хлопнув дверью. Быстро взбежав по лестнице, подскочила к дверям, прислушалась. Тихо. Мать была еще на работе, отчим тем более. На всякий случай, осторожно, чтобы не щелкнуть, повернула ключ в замке и на цыпочках прокралась на кухню. Положила на табуретку доску, взяла топор, которым мать рубила мясо, и одним взмахом, как можно ближе к голове, рубанула по косе. Голове стало непривычно легко. Коса толстой тяжелой рыжей змеей сползла на пол…

– Теперь сможете? Геля сдернула платок и мотнула головой. Неровные, обгрызенные по краям волосы все равно были красивыми. Они легли тяжелыми волнами вокруг нежного лица. Парикмахерша вздохнула…

– Вот, глупая-то!

И взяла ножницы…

***

… Анна с ужасом смотрела на косу, валяющуюся на полу.

– Что наделала. Дрянь!

Она поймала себя на том, что разговаривает с колонкой, которая в ответ ей подмигивает синими газовыми огоньками через эмалевую прорезь.

– Теперь на кого похожа? На этих…как их. Которые задницей крутят, сигареты тушат ногами. Я что теперь с ней делать буду? Небось тоже курит! А и пьет? И этот, кока…, так его что ли?

Анна сама испугалась своих мыслей, ей стало даже жарко.

– Все! Хватит. Заканчивает училище, отправлю на год в деревню. Работает пусть!

Мать резко распахнула дверь в Алькину комнату и обмерла. У зеркала, вся в золотых искорках, чуть покачиваясь на непривычно высоких каблучках, в пышном, как пачка платье, туго стянутом у талии, стояла девушка. Незнакомая и необыкновенная. Она стояла вполоборота, пышные светло – рыжие волосы чуть прикрывали тоненькую шейку. Девушка обернулась. Знакомые глаза, длинные ресницы, курносый нос. В граненых под настоящий бриллиант огромных серьгах странно преломлялись лучи, перечеркивая пространство.

Анна прислонилась к стене, слезы защипали глаза, но не пролились.

– …Господи…Какая же ты взрослая, Алюся. Какая же ты стала взрослая....

Глава 9. Чулки

Нагруженные сумками (мамы постарались на славу, пирожки и продукты для разных салатиков оттягивали руки до земли), Геля с Лилькой вошли во двор огромного дома. Серые стены сразу отсекли их от радостного заснеженного мира набережной и им показалось, что в сумрачном огромном дворе – колодце даже снег падал иначе – замедленно и тяжело, хотя только что крутил подолы пальтишек веселой поземкой. Они долго бродили вдоль серых сумрачных стен в поисках двенадцатого подъезда, совсем запутавшись. Какой-то чудной, обладавший болезненной фантазией гигант, бросил подъезды, как кости на стол, и разровнял так, чтобы увидеть выпавшие номера. Номера выпали вразнобой, и именно в этом порядке он и пронумеровал мощные двери.

Наконец, доковыляв по странно не чищенному снегу до нужного подъезда, девчонки остановились подышать. Ту черную тяжесть страшного дома, о которой им рассказывали шепотом, на ушко, по секрету, они совсем не чувствовали, поэтому совершенно спокойно постояли, задрав головы к снежному небу. Там, наверху, далеко – далеко, в серой раме гранитных стен, кружила метель, сгущались сумерки и уже появлялись звездочки. Было так хорошо на душе – празднично, торжественно и новогодне…

Суровая консьержка, огромная, толстая пробуравила их насквозь острым, режущим взглядом.

Она долго мытарила их – "Чьи" и "К кому», но явно зря, потому что перед ней лежала здоровенная бумага со списком гостей, расписанная каллиграфическим профессорским почерком Владимира Аристофановича, отца Электры. Наконец, тетка успокоилась и выудила из проверяемой сумки румяный пирожок с капустой. "Надо ж! Как пахнет....". "Берите-берите! Там еще с рисом – вкусныеее", – сами от себя не ожидая, залебезили девушки.

– Идти куда, знаете? Или сопроводить?

– Мы найдем, нам бы только до лифта…

Геля с Лилькой совсем растерялись в этом блестяще-мрачном, мраморно -шикарном великолепии, и им уже хотелось побыстрее выскочить на снежную улицу, чтобы вздохнуть свежий воздух.

– Идите через вестибюль прямо, вон по той лестнице поднимитесь, потом, мимо вазона с фикусом пройдете и налево. Там лифты.

Девчонки бегом, забыв о тяжести, проскочили по лестнице и остановились у лифта. Громоздкая дверь, наполовину в ажурных решетках, наполовину деревянная, казалась входом в иной мир. Почти не дыша долго стояли перед лифтом не зная, что нажать, и вдруг веселый голос зазвенел колокольчиком.

– Ну что замерли? Страшно? То-то, куры!

Кто еще может так, в этом великолепии, хрипловатым не девичьим басом? Конечно, Электра! Несмотря на интеллигентнейшее воспитание, знание языков, уроки музыки, балета и верховой езды у девушки был норов, как у строптивой лошади, внешность козы, а манеры и