— Ты чувствуешь, как он проваливается у тебя под ногами, как снежинки опускаются на губы, как пощипывает щеки морозец и коченеют пальцы, да?

Откуда она знает?!

— Это твоя память о прошлых жизнях, — убежденно сказала Нинель. — С этой памятью ты пришла в наш мир и с этой памятью, еще не умея ни говорить, ни ходить, стала свидетелем преступления.

— Преступления? — Я была не просто удивлена, а сбита с толку. — Какого преступления?

— Они думали, что ты ничего не понимаешь. — Взгляд Нинель стал отстраненным, словно она смотрела куда-то в край невидимого. — Они убили твоего отца. Мать, скорее всего, убили не сразу. Она была молода и красива, так что над ней сначала поглумились — на твоих глазах, ведь ты же, по их мнению, ничего не понимала. Потом, конечно, ее тоже убили. И это ты видела тоже… Файлы на твоем отформатированном диске «всплыли», зацепившись за новые воспоминания, которые со временем тоже сгладились. Детская память нестойка. Остаются не сцены, а ощущения… чувства…

— Ненависть? — тихо сказала я.

Нинель кивнула.

— Это сделали мои приемные родители? Не верю, они бы не смогли, у них кишка тонка на такое…

— Не они. — Нинель отрицательно покачала головой. — Они наняли специальных людей, бандитов. У них не было детей и имелись проблемы с официальным усыновлением. Ты оказалась единственным вариантом. Они не знали, что ты все понимаешь и даже делаешь выводы.

В моей душе поднимался горячий, всесжигающий гнев. И я еще укоряла себя за свою ненависть? Я считала, что без причины гневаюсь на людей, от которых видела только хорошее… Оказывается, не только.

— Они могли не знать? — спросила я, чувствуя, как вместе с гневом приходит радость. Радость от того, что я оказалась права. Нет, я не сука, не мразь, не шайтан — я…

Но все это опять могло быть перечеркнуто одним ответом Нинель. Если люди, удочерившие меня, не знали, с кем имеют дело, значит, я зря их осуждала. Если…

— Они знали. — Нинель даже подалась вперед, словно хотела вынырнуть из голографического монитора и шепнуть мне это на ухо. — Те люди, что промышляли таким бизнесом, ничего от них не скрывали.

— Откуда вы знаете? — Последняя слабая надежда на невиновность моих удочерителей, надежда, которую я с удовольствием отрину во имя ненависти. — Откуда вы все это знаете?

— Я видела таких, как ты, множество, — ответила Нинель. — Существует даже центр реабилитации жертв похищений. Я сама была там… и не так давно. — На ее губах промелькнула быстрая улыбка.

— Вы… Вас… — Я не знала, как сказать, и отводила взгляд, но Нинель тоже на меня не смотрела.

— Нет. Меня похитили в более старшем возрасте, и моих родителей не убивали. Но это не мешает мне понимать и сочувствовать.

Внезапно я поняла, что именно понимание и сочувствие, которых я чуждалась всю сознательную жизнь, — это то, что мне необходимо. Я почувствовала удивительную, всепоглощающую близость с этой едва знакомой мне женщиной. Казалось, она вообще единственный близкий мне человек во всей Вселенной.

— И как мне жить дальше? — спросила я. — Вот с этим… Как смотреть им в глаза, как брать у них деньги? Как называть мамой и папой?

Нинель улыбнулась:

— А тебе так хочется с ними жить?

— Нет, — ответила я. — Но какой у меня выбор?

— Выбор есть всегда, — ответила Нинель. — Ты можешь забыть все это. Заставить себя забыть. Ты получишь лишь еще один невроз, зато сохранишь все остальное.

— Что остальное? — спросила я. — Что у меня есть, моя жизнь и так сплошной невроз…

— Не буду тебя разубеждать, — понимающе кивнула Нинель. — Тебе виднее. Но есть еще один вариант.

— Какой? — Я ухватилась за ее слова, как падающий с небоскреба хватается за края перил. В этих словах была вся моя жизнь.

— Ты можешь присоединиться к нам, — улыбнулась Нинель. Она предупредила мой следующий вопрос, сразу ответив на него: — Та банда не простых детей воровала. Мы все индиго, очередная ступень эволюции человека. Мы — латентные носители сверхспособностей.

У меня глаза на лоб полезли:

— Сверхспособностей? Каких?

Нинель озорно подмигнула:

— Разных. Например, кому-то дано касанием руки исцелять сложные травмы… или, наоборот, заражать смертельной болезнью.

— Я о таком только мечтала, — тихо сказала я.

— Наши мечты отличаются от бесплотных мечтаний других, — ответила Нинель. — Мы мечтаем о том, чем можем овладеть. Эта способность скрыта в тебе, ее лишь надо раскрыть, и мы поможем в этом. Хочешь?

Наверно, по моему лицу все было ясно. Нинель кивнула:

— У тебя десять минут, чтобы собраться. Много с собой не бери, у нас все есть для новичков, все, и даже больше. Скоро ты увидишь горы и снег… много снега.

— Стой! А как ты… — удивилась я.

— У тебя планшет с геопривязкой, — пожала плечами Нинель. — За тобой заедет Харма. Вы уже знакомы. Он тебя хвалил, говорил, что ты бесстрашная, обычно его до усрачки пугаются.

— Я не о том… — сказала я, хотя сначала действительно хотела спросить именно об этом. Но теперь в голову мне пришел другой вопрос: — Нинель, а какая сверхспособность у тебя?

Она улыбнулась:

— А ты сама не догадалась? Ну, ведь догадалась же!

Я действительно не знала… или знала?

— Находить таких, как ты, — улыбнулась Нинель. — Индиго.

Выходит, знала…

Как говорит мой дядя Родриго (которого я люблю примерно как собака блох, но другого у меня нет), если руки растут из нужного места, можно и из дерьма пулю слепить. Производством пуль из дерьма я не занимаюсь, мне вполне хватает стандартных девятимиллиметровых патронов, но в целом дядя прав, pacco di merde![10]

То, что стоит передо мной, выглядит как старенький, но крепко тюнингованный «Piaggio Tiphoon»[11], оно им и было, пока не попало в мои руки. С тех пор от старичка «Тайфуна» мало что осталось — сидушка, например, потертая местами до поролона, родная. А вот рама нет — она специальная, усиленная. Рессоры тоже новые, с перевитыми пружинами от тормозной системы беспилотника. И колеса мои, с гусматиком вместо ската, ни пропороть, ни прострелить, разве что из гранатомета возьмешь. Двигатель «Пьяжио» я убрал, вместо него засунул в колесо стодвадцатипятисильную звездочку стирлинга — нехило для мопеда? В спинке сиденья — гофрированная плита из титанового сплава, ветроотбойник, наоборот, из эластопласта. За счет своей гибкости он непробиваем даже пистолетной пулей, просто отпружинит ее, хотя, конечно, если садануть чем-то серьезным, не выдержит. Но я ж не на войну собрался, у полиции, слава богу, ничего серьезнее дробовиков и девятимиллиметровых «беретт» не водится.