Ночное небо озарилось вспышкой ослепительного пламени.

Мир сделался чрезвычайно отчётливым: Коралис заваливался назад, размахивая в воздухе своими отростками, пытаясь восстановить равновесие. Второй взрыв, ещё ослепительней первого, поразил его в верхнюю часть тулова, и Коралис рухнул в море. Корабль подкинуло на могучей волне. Кара была уверена, что уж на этот-то раз он точно перевернётся, но услышала, как Сафи выкрикивает вереницу непонятных слов. Корабль внезапно выровнялся, точно гигантская рука опустилась с неба и остановила его.

Оставшиеся матросы и пассажиры «Искателя» разразились торжествующими возгласами.

В центре ликующей толпы стояла Сафи, держа в руках закрытый гримуар. Её хлопали по спине, обнимали за хрупкие плечики. Тафф бросился к ней, размахивая рогаткой, и обнял крепко-крепко. С объяснениями можно было и подождать: сейчас он был просто рад видеть свою потерянную подругу.

Кара отошла на другой конец корабля, туда, где во все стороны простиралось море, под облаками, похожими на клочья ваты. Над горизонтом только-только показалось солнце, расцветившее тьму рассветными красками. Зрелище было великолепное – просто волшебное! – но оно не помогло развеять мрачные мысли Кары.

«Если бы не Сафи, все, кто есть на этом корабле, сейчас были бы мертвы. И всё из-за меня! Это меня хочет погубить Риготт. Из-за меня она напала на нас. А я не смогла ничего сделать, чтобы её остановить!

Как же мне одолеть Риготт? Как спасти папу?

Без магии я ничто.

Ничто».

На пиру, устроенном в честь Сафи, малышка рассказала капитану Клементу, что тайком пробралась на борт «Искателя», чтобы помочь Каре и Таффу преследовать Риготт. «Я знала, что им пригожусь, – сказала Сафи, – но я понимала, что папа меня никогда не отпустит. Так что это был единственный способ». Прочие взрослые, что были за столом, всё ещё находились под впечатлением того, как Сафи разделалась с Коралисом, и приняли эту историю за чистую монету. Кара их понимала. Всё это действительно звучало довольно убедительно и, как и любая стоящая ложь, содержало в себе зерно истины. Однако когда дети вечером вернулись к себе в каюту, Кара отправила Таффа за водой и лишними одеялами, а сама села напротив девочки.

– Ты готова рассказать мне всю правду? – спросила Кара.

Сафи успела заплести волосы в две косички, оттереть с себя грязь и обзавестись зелёным платьем – рукава ей были длинноваты, а так ничего.

– Правда в том, что ты украла мой гримуар.

– Это верно.

Кара ждала гнева. Обвинений. Не так давно женщина по имени Констанс Лэмб забрала гримуар у самой Кары. Она по опыту знала, что Сафи должна была воспринять это как предательство, и не ожидала ничего, кроме неприкрытой ненависти.

Вместо этого девочка бросилась ей на шею.

– Ой, спасибо! – говорила она, целуя Кару в щёки. – Спасибо-спасибо-спасибо!

– С ума сошла?

– Нет, конечно! – воскликнула Сафи, взяв её за руки. – Тебе ничего другого не оставалось! Это был единственный способ. Если бы ты сперва попыталась со мной об этом поговорить…

– Ты не стала бы слушать.

Сафи кивнула.

– Гримуар управлял мной, – сказала она, и добавила вполголоса: – Он заставил меня сделать кое-что, за что мне стыдно.

– Ну, расскажи.

Сафи потупилась и сделалась очень похожа на ту неуклюжую, застенчивую девчушку, с которой Кара впервые познакомилась в Кале-Мальте. «Хорошо всё-таки, что я Таффа отослала», – подумала Кара. В отличие от неё, братишка не был способен понять, каково это – очутиться во власти гримуара, и поэтому Сафи, скорее всего, не решилась бы открыть всю правду. Ей бы не захотелось, чтобы её лучший друг стал думать о ней плохо.

Однако даже при Каре Сафи сперва повернулась спиной, а потом уже заговорила.

– Извини, – объяснила она, – я лучше не буду на тебя смотреть, мне так проще.

– Ничего, не торопись. Потом станет легче.

– Честно-честно?

– Честно-честно.

Сафи перевела дух и начала:

– После битвы с Риготт я думала, что мой гримуар потерялся насовсем. Но через несколько дней я проснулась ночью и обнаружила, что стою в Чащобе с книгой в руках. Я испугалась, но и обрадовалась тоже, потому что мне ужасно не хватало всех этих заклинаний. Ты просто представить не можешь, каково это: обладать таким могуществом, а потом вдруг не мочь даже…

Сафи запнулась и оглянулась на Кару через плечо.

– Извини, – сказала она.

– Давай дальше.

– В ту ночь я сотворила множество заклинаний. Самых простых, безобидных, просто чтобы… наверное, просто потому, что мне это было очень нужно. Я дала себе слово, что утром всё расскажу тебе, но потом наступило утро, и я поняла, что если ты всё узнаешь, ты отберёшь у меня гримуар, а мне этого не хотелось. Мне хотелось отправиться в Мир с тобой и с Таффом. Я хотела помогать бороться с Риготт, а для этого нужно было тренироваться. По крайней мере, так я себе говорила. На самом-то деле мне просто хотелось творить всё новые и новые заклинания. Больше меня ничто не интересовало. Теперь я это понимаю. Я спрятала гримуар в лесу и возвращалась туда каждую ночь. Заклинания становились всё более и более странными. Это не всегда было то, что мне хотелось сделать. Я испепелила дерево. Сотворила чёрную воронку, которая затягивает под землю. По-моему, никому из лесных животных я зла не причинила, хотя… хотя…

– Хотя гримуар хотел от тебя именно этого.

Сафи кивнула.

– А потом однажды ночью папа увидел, чем я занимаюсь. Наверное, он пошёл за мной следом. На самом деле, даже удивительно, что он так долго не замечал, что я каждую ночь ухожу из дома. С тех пор, как произошла эта история с Риготт, он меня оберегал даже сильнее, чем раньше.

– Он же тебя любит, – сказала Кара.

Сафи кивнула. В глазах у неё стояли слёзы.

– Когда он увидел, что я делаю, он попытался вырвать гримуар у меня из рук, и тут… тут я сотворила заклинание. Я ни о чём не думала, просто колдовала, и всё. Папа на секунду застыл и ушёл. На следующее утро он ничего не помнил. Казалось бы, я должна была быть так довольна! Но каждый раз, как папа мне улыбался или целовал в щёчку, мне становилось не по себе. Как будто я ему вру целыми днями, с утра до вечера, даже когда мы и не разговариваем.

Сафи стёрла слёзы со щёк.

– Но это ещё не самое худшее! Какая-то часть меня при этом смеялась над ним. Над моим папой, от которого я никогда не видела ничего, кроме любви и доброты. Но я смотрела на него и видела только старого дурака, которого я никогда больше не буду слушаться.