— Сержант Зинченко, — ответил комвзвода-2. — Командир второго отделения.

— Они были безоружны?

— Этот, — указал старшина на щуплого красноармейца, — без оружия. У второго СВТ забрали.

— Вот как?

Самозарядная винтовка Токарева встречалась в войсках все реже, ее отдавали самым опытным и прилежным бойцам. Трифонов повернулся к здоровяку:

— Фамилия, звание, часть? — спросил политрук, стараясь, чтобы голос звучал резко, но спокойно.

— Сержант Иванов, стрелковый полк, — ответил задержанный.

Он чуть растягивал слова, так, что ответ, в общем, нормальный, прозвучал почти оскорбительно.

— Что вы здесь делаете? Где ваша часть?

— Я находился в секрете, — невозмутимо ответил сержант. — Меня не сменили, я начал замерзать. Когда вернулся на позиции батальона, увидел, что они оставлены. Пошел искать своих.

— Вы были в секрете один? — недоверчиво спросил Николай.

— У нас в батальоне тридцать семь активных штыков, — все так же ровно сказал задержанный. — Поэтому в секрет меня отправили одного.

— Красноармейская книжка?

— Нет — сдали, — сказал Иванов.

— Должны были выдать новые, — заметил Медведев.

Задержанный повернулся к старшине и все с той же ленивой медлительностью пожал плечами:

— Не знаю. Нам не выдали.

Трифонов понял, почему ему не нравится сержант Иванов — слишком спокоен. Иванова нимало не смущало то, что его забыли снять с поста. То, что он отстал от своих и мог в любую минуту наскочить на немцев, тоже не поколебало душевного равновесия сержанта. И даже радость встречи со своими никак не отразилась на лице младшего командира. Политрук Трифонов, сам человек, как он надеялся, прямой и искренний, не верил в подобную невозмутимость. Он повернулся к младшему бойцу:

— А ты?

— Бо… Боец Чуприн…

По крайней мере боец Чуприн вел себя естественно. Испуганный до того, что не мог держать руки ровно по швам, он переводил тоскливый взгляд с одного лица на другое, словно ожидал, что страшный человек со звездой, нарисованной химическим карандашом на рукаве шинели, прямо тут поставит его к стенке окопа и пустит пулю в лоб.

— И что ты здесь делаешь, боец Чуприн?

Этот парень смотрел так жалко, что Трифонов невольно смягчился.

— Я… Заблудился я, — хлюпнул носом боец Чуприн.

— А куда ж ты шел, болезный? — ласково спросил политрук.

— Я не шел, я ехал, — ответил паренек. — Ездовой я, на патронной двуколке. Был. У меня двуколка сломалась, а комбат велел патроны разобрать, а мне потом догонять…

Он словно торопился оправдаться, объяснить, что он тут делает один, без патронов, двуколки, лошади и батальона. Трифонов кивнул, велев продолжать.

— А как я ее починю? Там колесо, а у меня даже инструмента нет, не выдали. Когда стемнело, я лошадь распряг и поехал своих догонять…

Он запнулся.

— И где твоя лошадь?

Николай сдержанно улыбнулся — боец Чуприн был похож на Иванушку-дурачка из русской сказки, но никак не на врага.

— А через деревню ехал, спросил: где я. А мне бабы сказали: чего, мол, коня зря мучаешь… И забрали.

— Бабы у тебя коня отняли? — вмешался Медведев. — Ну, ты тело-о-ок. И гнездо это они дали?

Старшина указал на треух.

— Они, — кивнул головой боец Чуприн. — Я шапку потерял.

— И винтовку потерял? — Трифонов почувствовал, что прежняя симпатия сменяется злостью на такую бесхребетность.

— Так я ездовой, мне не положено, — вскинулся паренек. — Не хватает винтовок, нам не выдают.

Это было похоже на правду.

— Ладно. — Николай повернулся к старшине. — Отправь их в штаб батальона — пусть там разбираются. Выдели одного бойца в сопровождение.

— Есть. Федотов!

Медведев повернулся к бойцу, привалившемуся к стенке хода сообщения. Длинный окоп закрывал человека едва по пояс, и Федотов, чтобы не торчать на ветру, присел на корточки. Шинель, надетая поверх ватника, сидела на нем мешком, длинная шея была не по Уставу замотана серым шерстяным шарфом домашней вязки.

Учитель математики до войны, на фронт он пошел добровольцем, но не столько из-за того, что хотел бить врага, сколько потому, что не мыслил себе оставаться в тылу, когда его вчерашние выпускники уходили в военкомат. Перед самым выступлением из Каширы Трифонов случайно услышал, как бывший учитель горячо втолковывал бойцам своего взвода: педагогика держится на авторитете преподавателя, и он просто не мог оставаться в тылу, когда его выпускники идут на фронт. Откровенность Федотова, однако, понимания среди бойцов не встретила — батальон выступал на передовую, и нервы у всех были ни к черту. Учителя мало не подняли на смех, а Медведев, и без того злой как собака, заметил, что будет просто замечательно, если выпускники бойца Федотова не узнают, как один паршивый интеллигент едва не подорвал к чертовой матери себя и товарищей, уронив гранату, поставленную на удар. Виктор Александрович Федотов был никудышным бойцом и сам это прекрасно понимал. Дожив до тридцати трех лет, он как-то всегда оставался в стороне от потрясений, что обрушивались на страну волна за волной. От житейских неурядиц его оберегала жена — женщина сильная и по-своему мудрая, видевшая в супруге большого ребенка. Математика и физика, которые Федотов преподавал уже двенадцать лет, были крайне нужными советскому государству и притом абсолютно не политическими предметами, и дело свое Виктор Александрович любил и знал. Многие его ученики поступили в крупнейшие вузы страны, шестеро стали командирами Красной Армии, а один — старший лейтенант артиллерии Николай Мартенс даже получил орден Боевого Красного Знамени за бои на Карельском перешейке, о чем и написал с гордостью учителю. Нет, стыдиться своей довоенной жизни у Федотова оснований не было — он находился на своем месте и хорошо делал свое дело. Война изменила все. Его ребята, выпуск за выпуском, шли на призывные пункты. Даже вчерашние ученики, окончившие школу в 1941-м, прибавляли себе в военкомате год-другой и разлетались по учебным лагерям и военным училищам. Не все, конечно, но многие, те, кем Федотов по праву гордился. В начале июля пришла похоронка на Коленьку Мартенса, который погиб на Украине в первый же день войны, и Виктор Александрович понял, что больше не может смотреть в глаза матерям вчерашних десятиклассников. Дома был страшный скандал, он впервые накричал и даже замахнулся на жену, и в тот же день Федотов пришел в военкомат. Два месяца в учебном лагере не сделали из него бойца, вырванный из привычной жизни, учитель так и не освоил тяжелое ремесло пехотинца. Во взводе к Виктору Александровичу относились с каким-то жалостливым презрением, а комроты откровенно ненавидел портившего показатели нескладного красноармейца.