— Чепуха, Джереми, — запальчиво возразил Сомертон. — Я плотояден. И ты плотояден, однако не сознаешься в этом. И мне не нравится, Джереми, что ты сравниваешь меня с животным. По-моему, тебе следует извиниться.

Худое лицо Джереми, лицо эстета, вспыхнуло, и из глаза выкатилась слеза.

— Извиниться? Возможно, на следующей неделе, Сомертон, когда ты рухнешь замертво от закупорки артерий. Ты думал об этом, Сомертон? — Он выпрямился и фыркнул. — А приходило ли тебе в голову, что случится со мной, если что-то произойдет с тобой? Я полагал, что у тебя немного больше разума.

— Ты выживешь, — бросил Сомертон. — Уж голодать тебе не придется. В конце концов ты всегда можешь выйти на улицу и попастись на травке.

У Джереми перехватило дыхание, он поднес к губам льняную салфетку.

— Довольно, детки, — вмешался дядя Альфред, подмигивая Шелби. — Сомертон, будь любезен извиниться. Ты гадкий мальчишка, обижающий свою женушку, которая желает тебе только добра. Джереми? — Он поставил локти на стол и сжал в ладонях бокал. — Ты, кажется, сделал новую прическу, я не ошибся, сынок? Просто замечательно.

Сомертон сидел с высокомерным видом, ругаясь про себя, а Джереми легко отвлекся и начал охорашиваться и принимать кокетливые позы. Шелби обрадовалась, что может спокойно гонять по тарелке засахаренный ямс и мысленно сочинять послание брату, которое напишет после ужина.

На следующий день в девять утра, пока обитатели дома либо спали, либо завтракали в своих комнатах, Джим Хелфрич погрузил багаж Шелби в лимузин и отвез ее на автовокзал.

Никому и в голову не придет искать ее на автовокзале. А если кто и спросит, а они, вероятно, спросят, Джим скажет им только про автостанцию, но не про пункт назначения.

Хотя ее план и был импровизированным, Шелби считала, что он не лишен блеска. На автостанцию Аллентауна она приедет до полудня, а дальше ее ждет блаженное забытье Восточного Вапанекена.

Шелби уселась на мягкое кожаное сиденье «мерседеса», чувствуя себя на пути к свободе.

Два часа спустя разгоряченная и запыленная Шелби растерянно стояла у автовокзала Аллентауна. Поездка ей понравилась, хотя она никогда еще в автобусе не ездила, кроме того лета, которое провела в лагере, где занималась верховой ездой. И водитель стал очень любезен с ней, едва Шелби вручила ему двадцать долларов на чай, после того как он бросил недовольный взгляд на груду чемоданов, которые, по ее предположению, должен был погрузить в багажное отделение автобуса.

Она завела разговор с молодой женщиной, возвращавшейся в Аллентаун после встречи с другом. Та оказалась болтушкой и говорила за двоих. Впрочем, Шелби оживленно участвовала в беседе и даже соврала, будто направляется в Аллентаун на новое место работы — менеджера в «Макдоналдсе». Шелби могла придумать какую-нибудь «нормальную» профессию, но по-прежнему мыслила управленческими категориями.

Попутчица, которую встретили родители, уехала, помахав ей на прощание, и Шелби внезапно осознала, что она оказалась совсем одна в чужом городе, в не самом приятном его районе.

Она подошла к тротуару, огляделась и увидела стойку с табличкой, означавшей ближайшую остановку автобуса.

Шелби могла бы взять такси, но такси легко выследить, как знает любой, читавший детективы, а она их много прочла. Автобус же абсолютно безлик, и никто ее не запомнит.

Хотя, возможно, запомнят ее багаж.

Одежда, взятая Шелби с собой, казалась тогда совершенно необходимой, но сейчас, вернувшись к своим вещам — на каждом плече по сумке, одна под мышкой и еще два чемодана, — она вдруг осознала: ни у кого в Восточном Вапанекене нет такого обширного гардероба, и он здесь не нужен.

Когда Шелби сделала шаг к тротуару, волоча чемоданы, перед ней вдруг встали сцены из фильма, который она как-то ночью смотрела по общественному каналу, поскольку не могла уснуть. Речь в фильме шла о караване фургонов, отправляющихся на Запад. Камера останавливалась на пианино, сундуках и других брошенных на дороге вещах, по мере того как путь уходил все дальше и становился все труднее.

Шелби уже мысленно рассталась с чемоданом с обувью. Она купит себе новые туфли. Ей нравилось покупать обувь.

— Помощь нужна, леди?

— Прошу прощения?

Шелби, всецело сосредоточенная на том, чтобы переставлять ноги, подняла глаза и увидела тощенького парнишку лет семнадцати в майке.

Его каштановые волосы были обриты, только полоска в два дюйма шириной шла ото лба к затылку. Майка облегала парнишку так плотно, что можно было пересчитать все ребра. Вылинявшие джинсы опустились значительно ниже талии, ширинка болталась на уровне колен, штанины, широкие, как бальные платья Шелби, волочились по земле.

На правом предплечье у него была татуировка: слово «убийца» в окружении неуместных розочек.

Шелби открыла было рот, чтобы сказать «большое спасибо, не нужна», но потом посмотрела в сторону Гамильтон-стрит еще раз. Руки, оттянутые поклажей, противно дрожали, а ей еще предстояло добраться до угла.

— Что ж, помощь мне не помешает, спасибо. — Улыбнувшись довольно жалкой улыбкой, Шелби поискала в бумажнике еще одну двадцатидолларовую купюру. — Донесите эти вещи до автобусной остановки на углу. Я была бы очень признательна…

Двадцатка исчезла из ее руки. Через пять секунд Шелби с ужасом осознала, что все пять предметов ее багажа несутся вдоль по улице, крепко подхваченные парнишкой, а сама она спешит следом. Ей совсем не нравилось, что он скорее убегал, чем нес ее имущество к автобусной остановке.

Когда парнишка, добежав до остановки и повернув за угол, помчался по боковой улице, Шелби устремилась за ним с криком: «Стой! Вор! «

Как банально! Как до неловкости мелодраматично.

И вместе с тем, с облегчением подумала она, как эффектно.

Свернув за угол, Шелби увидела, что юнца схватили и подняли за шиворот. Его ноги настолько оторвались от земли, что джинсы больше не волочились по тротуару. Ее вещи сгрудились рядом.

— Это ваши, мэм? — спросил тот, кто схватил парня, и Шелби, захлопав глазами, кивнула пару раз, а затем уставилась на человека-гору, спасшего ее багаж.

Ростом мужчина был не выше Шелби, по виду ему было слегка за тридцать, и весь он состоял из мощных мышц: бочкообразная грудная клетка, сильные руки, твердокаменные ляжки, туго обтянутые выцветшими джинсами. Каштановые волосы мужчины, подстриженные ежиком, не слишком украшали его мясистое лицо или оттопыренные уши, но он широко улыбался, а голубые глаза светились добротой. На нем были тяжелые рабочие ботинки, а на майке красовались слова «Строительная фирма „Дождливый день“«.

Паренек, все еще извивавшийся в руке мужчины, вероятно, решил, что налетел на кирпичную стену.