Ему хочется ей помочь, но он толком не представляет, как быть — сблизиться с ней или оттолкнуть, — желая открыться перед ней так, как она перед ним открывается, и зная, что он уже никогда, ни перед кем не сможет открыться по-настоящему.

* * *

Лизл остановилась на отведенном для нее на парковке месте и вышла из машины. Солнце быстро клонилось к закату, но воздух в начале сентября был еще теплым и слегка туманным от влажности. Туманным настолько, чтобы приглушить и смешать богатые оттенки зеленой листвы деревьев с буйными вспышками красок в кустах цветущих кругом хризантем. Только старые многоквартирные дома в садах не позволяли превратить эту картину в мечту импрессиониста.

Бруксайд-Гарденс представлял собой ряд двухэтажных кирпичных построек, занятых в основном молодыми семейными парами, многие из которых успели обзавестись детьми. По субботам здесь становилось шумно. Но Бруксайд вполне соответствовал требованиям Лизл. Квартирка, с одной спальней обеспечивала спокойствие и комфорт, прекрасно подходила по размерам и не обременяла банковский счет. Чего ей еще желать?

Чего ей еще желать в данный момент? Может быть, небольшой компании. Хорошо, если б Уилл жил поблизости, а не в пригороде. Так хочется заскочить к кому-нибудь, плюхнуться в кресло, поболтать ни о чем за бокалом вина. Но здесь нет никого, с кем она была бы достаточно хорошо знакома для этого.

Вот единственная проблема в Бруксайде. Тут у нее нет настоящих друзей. Живущим вокруг молодым женатикам она не подходит. Конечно, они приглашают ее на вечеринки и воскресные пикники, и она с ними выпивает, болтает, смеется, но никогда не чувствует легкости, никогда не ощущает себя своей среди них.

Ну, к нынешнему вечеру это практически не относится. Она собирается принарядиться к вечеринке у доктора Роджерса.

В прежние времена это назвали бы факультетским чаепитием. Теперь — вечеринкой с коктейлями. Собственно говоря, идти Лизл не хотелось. Она там никого не знает. В говоря, конце концов, собирается психологический факультет, а не математический. Они с Эвом всего-навсего помогли им решить летом несколько задачек. Не велико дело. Нет особых причин приглашать их на встречу. Безусловно, было бы легче, если бы Эв тоже пошел. Хоть было бы с кем поговорить. Но Эв никогда не ходит на вечеринки.

Сама Лизл человек не компанейский. Она считала себя скучнейшей на свете личностью. Никчемная собеседница, неспособная сразу сообразить, что сказать, она принималась мямлить что-то о погоде или высказывать общие замечания о новых студентах, потом следовало долгое томительное молчание, и они с партнером, кем бы он ни был, незаметно расходились по разным комнатам.

Удивительно, что ей никогда не составляет труда найти тему для разговора с Уиллом.

Но Уилла там не будет, так что забудем об этом. Если и сегодня все пойдет заведенным порядком, она покрутится в одиночестве, постоит у книжных полок, потягивая из пластикового стаканчика слишком кислое шабли, поглядывая на часы и притворяясь, что ей интересно, какие книжки каких авторов гнездятся в шкафах. Подборка, как правило, оказывается именно такой неинтересной, как она ожидает.

Прошедшее лето выдалось одиноким на редкость. Шесть Дней в неделю, практически без вариантов, она моталась между работой и домом. Во время длинных, проведенных в одиночестве выходных перед Днем труда она решила, что пора заставить себя окунуться в какую-нибудь общественную... что? Деятельность? Нет, ее общественная жизнь никогда не была деятельной. И она не уверена, что ей этого хочется. Общественное шевеление больше соответствовало бы темпам ее существования. И она это устроит. С радостью.

Так что старушка Лизл вознамерилась стать другой Лизл обновленной, улучшенной, готовой к активной общественной жизни. Она не отвергнет ни одного приглашения на общественные мероприятия, какими бы жуткими они ни казались.

Именно поэтому она и собралась явиться сегодня на вечеринку Кола Роджерса.

Теперь самая насущная проблема состоит в том, что надеть. Обычно она выбирает что под руку подвернется, но сегодня не хочется выглядеть слишком небрежно. Почти вся удобная одежда относится именно к этой категории, а лучшие вещи фактически уже не годятся. За лето она набрала лишние фунты и весит теперь сто шестьдесят пять.

«Ты — корова», — подумала она, глядя в зеркало.

Она редко смотрелась в зеркало. Зачем? Проверить, как она выглядит? Это ее совершенно не интересует. После развода она не способна интересоваться ничем, кроме работы. И, разумеется, не интересуется мужчинами. После того, что устроил ей Брайан. Шесть лет прошло, а все еще больно.

Брайан... Они встретились, будучи первокурсниками, в университете Северной Каролины на лекции по математике, оба нацеленные на получение степени бакалавра естественных наук; Брайана увлекла биология, Лизл — главным образом математика. Попытки ухаживания, крепнущая привязанность, из которой расцвела любовь, по крайней мере со стороны Лизл, потом сексуальная близость, впервые для Лизл Они поженились немедленно после выпускных экзаменов и переехали в Пендлтон, где Лизл пошла работать в школу учителем математики, а Брайан приступил к усердным занятиям в медицинской школе Дарнеллского университета. Лизл обеспечивала его почти все эти четыре года, готовя от случая к случаю по ночам свою магистерскую диссертацию. На четвертый год пребывания Брайана в медицинской школе, она узнала, что он завел интрижку с больничной медсестрой. Само по себе это было ужасно, но у другой сестры она выведала, что за время клинической практики в госпитале Брайан заваливал в койку каждую представительницу женского персонала, которая соглашалась иметь с ним дело.

У Лизл горло перехватило от воспоминаний. «Господи, все еще больно. Столько времени утекло, а все больно».

Лизл подала на развод. Брайан словно взбесился. Он явно желал в открытую вылить всю грязь на нее. Вполне возможно, объяснял Лизл ее адвокат, что он напуган, ибо недавно был юридический прецедент, когда жена, содержавшая мужа во время его стажировки в медицинской школе, потребовала доли в будущих доходах после того, как он получит диплом.

Лизл не хотела ничего подобного. Она хотела только освободиться от него. И освободилась.

Но Брайан пожелал оставить последнее слово за собой.

Когда все было сказано и сделано, когда все бумаги были подписаны и заверены у нотариуса, он поймал ее на выходе из адвокатской конторы.

— Я никогда тебя не любил, — бросил он и ушел прочь.

Никакие физические страдания, бранные тирады, потоки обвинений, какими бы пространными, громкими, оскорбительными они ни были, не ранили Лизл так сильно, как эти с шипением выплюнутые пять слов. Хотя она ничего не сказала в ответ, а с холодным, спокойным видом пошла к машине, внутри нее что-то сломалось, полностью, окончательно и бесповоротно.

«Я никогда тебя не любил».

С тех пор слова эти эхом звучали в ее опустевшей душе.