Севрюгов, поникнув головой и ссутулившись, сам отдал винтовку и, стянув с себя гимнастерку, перешагнул порог грязного помещения.

Там они оба тихо уселись на нары, готовые расстреливаться.

«Ничего себе – борцы за свободу, – подумал Риоль, – Бараны на бойню и то не идут так безропотно.

А этим все безразлично: что других стрелять, что себя под свою пулю ставить…»

– Может не стоит с ними так? – Крайст вопросительно посмотрел на Искариота.

– Какая разница? Ты ведь знаешь, что через месяц их все равно свои же в чем-нибудь обвинят.

Они сами называют это революционной законностью.

При такой законности, те, кто находится на свободе, представляют из себя, куда большую опасность, чем те, кто сидит в тюрьме…

– И все-таки – это убийство, – как-то не очень уверенно сказал Риоль. – Те, кто ведет гражданские войны – сами и убийцы, и самоубийцы одновременно, – сплюнув на немытый пол, сквозь зубы проговорил Искариот.

– …Интересное у тебя представление о людях, – сказал Риоль, выходя из калитки вслед за Искариотом, и видя, как тот брезгливо сбрасывает с себя кожаную куртку и аккуратно надевает поверх жилетки свой дорогой французский пиджак.

Замусоленный конверт с сургучными печатями, Искариот повертел в руках и выбросил в кусты:

– Да. Об определенной категории людей я имею некоторое представление.

И иногда мне очень хочется, чтобы оно было ошибочным…

– О чем ты думал, когда сунулся сюда? – спросил Крайст, внимательно глядя на Искариота, который подошел к ним вместе с девушкой, нарисованной акварелью.

– Это не имеет значения. Куда важнее то, о чем я не думал, – ответил Искариот, так же внимательно глядя на Крайста.

– О чем же ты не думал?

– Я не думал о том, что мне опять придется присутствовать при твоем последнем часе…

Слушая все это, девушка, нарисованная акварелью, молчала, но по ее лицу было видно, что она ничего не понимает, а просто рада тому, что оказалась на свободе. И еще то, что она сразу поверила людям, освободившим ее.

Иногда, для того, чтобы в тебя поверили – дать человеку свободу – это вполне достаточно.

– А можно я пойду с вами?

Конечно можно, дитя мое, – ответил ей Крайст, а Искариот усмехнулся: «Раньше ты набирал себе спутников из мужчин», – но сделал он это про себя.

– Ты, что же, стал женоненавистником, Искариот? – спросил Крайст, и Искариот, казалось, совсем не удивился том, что Крайст прокомментировал не сказанное им.

– Нет, Крайст. Просто все самое значительное на земле создано мужчинами

– Да – все.

Кроме мужчин…

Искариот отошел на некоторое расстояние, сдвинул свою шляпу на затылок и пробормотал:

– Если не обращать внимания на мелкие женские недостатки: корысть, интриганство, самовлюбленность, лицемерие, склонность к изменам – то можно обнаружить у них великие достоинства, – видимо расстояние, на которое отошел Искариот, оказалось недостаточно большим. Во всяком случае, Крайст, явно иронизируя, поинтересовался:

– Какие, Искариот?

– Длинные ноги, например…

– …Только я очень голодная, – смущаясь того, что начинает с просьб, проговорила девушка, нарисованная акварелью.

– Нам тоже не мешало бы подкрепиться, – поддержал ее Риоль, – Правда, я предпочел бы оказаться подальше от этого места.

– Не думаю, что здесь ресторации лучше, чем тюрьмы, – пожал плечами Искариот, – Так, что я вообще предпочел бы оказаться в другой эпохе.

Крайст тоже пожал плечами, и Риоль впервые увидел, как тот делает то, что остальные люди, делают постоянно:

– Там внизу, у дороги когда-то была не плохая корчма. Правда, корчмарь – каналья.

А Искариот, ухмыльнувшись, прибавил:

– Как все корчмари…

* * *

По склону холма они спускались напрямик, да и дорога куда-то делась, видимо затерявшись в высокой, никогданекошенной траве.

Девушка и Искариот шли быстрее, ориентируясь на черепичные остроконечные крыши, блестевшие на солнце у подножья холма, а Крайст и Риоль чуть приотстали:

– Крайст, – спросил Риоль, видя, как Искариот, бережно поддерживает под руку девушку, которой не ловко было спускаться на высоких каблуках по крутому склону, – Тебе не кажется, что Искариот довольно странный?

– Что тебя в нем удивляет?

– Для дурного человека, он слишком прилично себя ведет…

– Дурной человек? Ты это об Искариоте, который только что нас спас?

– Крайст, я так думал.

– Ничего. Вспомни, что я сказал тебе о добре и зле при нашей первой встрече.

– Я помню, но просто… – Риоль не смог сразу подобрать соответствующего выражения, и Крайст сделал это за него:

– Просто у человека иногда такая репутация, что лучше бы ее вообще не было…

– Я слышал о том, что он предал тебя, Крайст. – А ты слышал о том, что меня кто-нибудь не предавал?..

– Знаешь, Крайст, я думал, что Искариот твой враг.

– У него были все свойства друга.

Кроме верности…

– Много воды утекло с тех пор, Крайст.

– Да, Риоль, и иногда мне кажется, что с тех пор Искариот сошел сума.

– Как это?

– Он стал все время говорить правду…

– Крайст, а почему люди, вообще, так много врут? – Потому, что ложь защищать легче, чем правду…

Они замолчали, думая каждый о своем, хотя на самом деле, они думали ободном и том же.

Когда двое, думая каждый о своем, думают об одном и том же, это уже не просто попутчики, это – единомышленники.

– Кстати, а если бы Искариот не освободил бы нас – что бы мы делали?

– Ничего, Риоль. Просто ушли и все.

– Значит, он, можно сказать, ничего для нас и не сделал, если мы могли уйти без его помощи?

– Он пришел помочь нам.

А людей нужно оценивать не по поступкам, а по намерениям.

Это – куда человечней…

– А как же: «Благими намерениями… дорога в ад»? – Это оправдание, которое придумали те, кто не понимал, что такое истинные благие намерения…

– Иногда, цель оправдывает средства. – Нет, Риоль, средства, попросту, выдают настоящий смысл цели…

Риоль почувствовал, что получил право задавать любые вопросы.

И понял, что должен задать какой-то очень важный.

Только сразу не смог понять – какой?

Но самый важный вопрос нашелся сам собой:

– И уж прости меня, Крайст, совсем неожиданный вопрос: «Что такое ад?»

– В этом вопросе нет ничего неожиданного: ад – это место, где тебя никто никогда не любит…

Так, разговаривая, перемежая шаги с остановками, они настолько отстали от Искариота и девушки, нарисованной акварелью, что когда Риоль толкнул сосновую дверь корчмы, те уже сидели за длинным столом, отполированным локтями многих посетителей.

На стенах большой комнаты висели очучеленные головы диких зверей и свечные фонари, сейчас не горевшие потому, что мутные слюдяные стекла вдоль одной из стен давали днем достаточно света для того, чтобы разглядеть и стол, и то, что могло оказаться на столе, достойно длинном, чтобы уместить за ним несколько разных компаний.