– Верно! – с гордостью ответил Нат. – И канализация у нас есть, и отопление. Угольная печь в подвале. – Он постучал костяшками пальцев по отверстию в стене. – Тут находятся трубы. Они разносят теплый воздух по всем комнатам. Похоже на чудо, правда?

Хэм почувствовал раздражение.

– Ничего особенного. В городе во всех домах есть центральное отопление.

Нат не сдавался:

– Ну нет, для Найтсвилла это вещь необычная.

Он закрыл пробкой бутыль с сидром, все еще стоявшую на столе, и унес в кладовую.

Ожидая, пока раковина наполнится горячей водой, Келли смотрела на пол, где блестели осколки хрустального стакана.

– Займусь этим после того, как покончу с посудой.

– Ну нет, – запротестовал Хэм, – это не ваша работа.

На пороге кухни появился Нат.

– Пусть делает, как хочет, не трогай ее. Люблю смотреть, как женщина возится на кухне. Мне это кажется правильным.

Келли взяла нож, отрезала несколько тонких полосок от желтого бруска мыла, похожего на сыр, и опустила их в раковину с горячей водой.

– Вам здесь нужна женщина на полный рабочий день, – повторила она.

Нат отодвинул плетеный стул от стола, уселся на него верхом, положил массивные руки на высокую спинку. Глаза его, пристально смотревшие на девушку, ярко блестели под тяжелыми исками.

– Вам нужна эта работа?

Келли продолжала строгать мыло. Хэм почувствовал, что сейчас задохнется. Это, наверное, шутка! Но отец в жизни никогда не шутил.

– Сколько вам платят в ресторане?

– Десять долларов в неделю плюс кормежка.

Девушка отложила нож и брусок мыла, обернулась к Нату, посмотрела ему прямо в глаза, закусив губу своими острыми зубками. Эта привычка ей не идет, подумал Хэм. Она становится похожа на зверька.

– Пятьдесят долларов в месяц плюс жилье и еда, – быстро произнес Нат. – Да или нет? Берете работу?

– Я согласна.

– Но почему? – воскликнул ошарашенный Хэм. – Плата не намного выше, а работы гораздо больше, чем у официантки в ресторане.

Девушка улыбнулась.

– Это верно. Но для меня будет удовольствием содержать в порядке этот дом.

Нат запустил пальцы в бороду.

– Как так?

– Очень просто. Мои самые ранние детские воспоминания о Найтсвилле связаны с этим домом. Такой большой, такой белый, на вершине холма, с высокими колоннами по обеим сторонам парадного входа, с окнами, блестевшими золотом в солнечных лучах на закате… Каждый день, по дороге в школу и обратно, я думала: а что, если подойти и постучать в дверь?

Нат, очень довольный, громко рассмеялся, хлопнул себя по бедрам.

– И вы, наверное, думали, что отсюда выскочит людоед, затащит вас внутрь и съест.

– Но это оказалось правдой. Не успела я войти в дом, как стала вашей пленницей. Вашей горничной, вашей служанкой.

Она грациозно взмахнула рукой, опустила голову и сделала изящный глубокий реверанс. Волосы закрыли ее лицо, словно занавес.

– Ваши желания для меня закон, сир.

Ее высокий, пронзительный смех в сочетании с хриплым хохотом Ната звучал странной какофонией в ушах Хэма. Человеку, не знающему отца, его поведение показалось бы фривольным.

Девушка резко выпрямилась, откинула волосы с лица, словно занавески на окне, бросила озорной взгляд на Хэма.

– Молодой человек, принесите мне передник. Надо приниматься за работу.

Ответные слова вырвались у Хэма сами собой:

– Слушаю, мэм.

Они сидели за большим круглым кухонным столом, и пили кофе со сливками, которые Келли добыла из кувшинов с молоком.

– Жирные, как масло.

Она провела по краю кувшина указательным пальцем и облизала его маленьким розовым язычком.

– Вы похожи на кошку, – заметил Нат.

Она сощурила глаза так, что остались лишь узкие щелочки.

– Я бы хотела быть кошкой.

Нат взглянул на темнеющие окна.

– Пора зажигать лампы.

Она наблюдала за тем, как он подносит спичку к фитилю керосиновой лампы, висевшей на стене над столом.

– В Клинтоне почти во всех домах есть электричество.

Нат пожал плечами.

– Электрокомпания решила, что нет смысла проводить линию электропередач в Найтсвилл. Мы находимся в стороне от дороги. Но по мне так даже лучше. Мне нравится свет от керосиновой лампы.

Он повернулся вместе со своим стулом, осмотрел чисто прибранную кухню. Никелевые поверхности печи блестят и сверкают, раковина и доска для сушки посуды чистые и сухие, пол подметен.

– Хорошо, что в доме снова порядок. Приятно опять почувствовать женскую руку.

Держа в ладонях большую чашку с кофе, девушка смотрела поверх нее на Хэма.

– Надеюсь, что смогу угодить вам обоим.

Хэм рывком поднялся с места.

– Пора доить коров.

Когда он вышел, Келли наклонилась к столу и заглянула в его чашку. Там еще оставалось больше половины кофе.

– Кажется, Хэму не понравился мой кофе, – вздохнула она.

– Он еще мальчишка. Не успел войти во вкус мужских удовольствий.

На губах Келли заиграла загадочная улыбка.

– Понятно…

Некоторое время они молча прислушивались к погребальному звону дедовских часов в гостиной.

– Восемь часов, – произнесла Келли. – Мне пора идти. Машины с молоком – последние из тех, что здесь останавливаются.

Нат обернулся к ней, опустив руки на широко расставленные колени.

– Зачем тебе уходить? Ты теперь будешь жить здесь.

– Надо там кое-что закончить. Забрать те немногие вещи, сдать комнату, уволиться с работы.

Она положила тонкую руку на стол. Некоторое время Нат смотрел на нее, потом накрыл своей огромной волосатой ладонью.

– Останься. Приготовишь мне ужин. Завтра утром у тебя будет сколько угодно времени для всех этих мелочей.

Она сжимала и разжимала руку под его ладонью. Как ни странно, движения совпадали с биением его сердца.

Неожиданно она хихикнула. Нат уже пятьдесят лет, если не больше, не слышал девичьего хихиканья.

– У меня с собой ничего нет. Даже спать не в чем. Придется лечь в постель голой.

Он почувствовал, как вспыхнуло жаром лицо, как застучала в висках кровь. Во рту пересохло, язык, словно разбух.