– Хорошо, если так, – вздохнул Никита, продолжая стоять возле двери, будто не решаясь отойти от неё.

– Именно так! – утвердительно кивнул Егор и, широко раскрыв рот, громко зевнул. После чего повернул в небольшой проходной коридорчик, ведший на кухню. И вскоре оттуда донёсся его приглушённый, чуть растягивавший слова голос:

– А если б даже он и выследил нас, ему от этого всё равно никакого проку. Не просочится ж он сквозь щель в двери или через замочную скважину. Да и плечом вряд ли высадит, несмотря на то что здоров, как лось. Он и в подъезд-то не попадёт : там домофон… Так что до нас ему, как ни крути, уже никак не добраться. Как бы ему этого, может быть, ни хотелось…

В то время как Егор, постепенно понижая голос и делая между фразами и отдельными словами всё большие паузы, разглагольствовал на кухне, задержавшийся в прихожей Никита, воспользовавшись отсутствием приятеля и не обращая внимания на его болтовню, вновь приник к входной двери и прислушался к стоявшей в подъезде мёртвой тишине, словно ожидая уловить в ней какие-нибудь посторонние, одному ему понятные звуки.

Однако на пустой лестничной клетке, как и положено в ночную пору, было тихо и безжизненно, никаких неожиданных, подозрительных, тревожных звуков не раздавалось, и ни единый шорох или вздох не нарушали царствовавшего там глубокого безмолвия.

Немного подождав и так ничего и не услышав, Никита отодвинулся от двери, потрогал щеколду, будто проверяя, хорошо ли она защёлкнута, задумчиво покачал головой и, выключив в прихожей свет, направился вслед за товарищем на кухню.

Егор, которого уже около минуты не было слышно, сидел у окна, расслабленно откинувшись на спинку стула, вытянув ноги вперёд, положив левую руку на край квадратного обеденного стола, а правую бессильно уронив на колени. Голова его склонилась на грудь, губы беззвучно шевелились, точно он продолжал, но уже про себя, свои рассуждения, покрасневшие, мутноватые глаза медленно вращались в орбитах и переводили осовелый, понемногу затухавший взгляд с места на место, не в состоянии задержать его на чём-нибудь. Их беспорядочное блуждание закончилось лишь в тот момент, когда на пороге кухни появился Никита. Егор на несколько секунд зафиксировал на нём свой рассеянный, затуманенный взор и, наморщив лоб, слабым, прерывающимся голосом пробормотал:

– И как же всё-тки наз-звался тот коньяк, что мы пили сёдня у Влада?.. Больша-ая такая бутылка… этикетка яркая… Я от всё вспомина-аю, вспомина… и никак не могу… Совсем из головы вон… А ты не помнишь?

Никита смерил внезапно и резко ослабевшего, едва лепечущего друга насмешливым взглядом и, проигнорировав его сбивчивый, с трудом сформулированный вопрос, наставительным тоном посоветовал:

– Ты, прежде чем заснуть, сходил бы в ванную, ополоснулся малость. А потом уже и на боковую можно. С чистой совестью.

Но Егор уже не слышал его. Последний, едва уловимый звук замер на его онемевших, чуть приоткрытых губах, окончательно потухшие, лишившиеся остатков мысли глаза понемногу смежились, голова низко свесилась на грудь. И вскоре послышалось вырывавшееся из его рта ровное, с тихим присвистом дыхание – неизменный спутник крепкого, здорового сна.

Никита постоял ещё немного на пороге кухни, с улыбкой взирая на неожиданно быстро сломавшегося любителя коньяка, а затем, стянув с себя увлажнённую, неприятно липнувшую к телу рубашку, отправился в ванную, откуда вскоре послышался шум бегущей из крана воды.

Егор же тем временем спал и, вероятно, видел сны. И, судя по всему, приятные, так как по его лицу постепенно расплылась довольная, немного глуповатая улыбка, губы сладко причмокнули, а из груди истёк протяжный томительный вздох.

Но затем что-то изменилось. Черты его вдруг напряглись и исказились, улыбка быстро растаяла, брови нахмурились. Он беспокойно заворочался на стуле, задышал чаще и провёл рукой по лицу, точно пытаясь прогнать какое-то мрачное видение, внезапно явившееся ему после светлых и отрадных картин и прервавшее короткое удовольствие от их созерцания. И наконец, возможно увидев что-то ещё более тягостное и пугающее, он вздрогнул всем телом, резко вскинул голову и проснулся.

Несколько секунд он тупо смотрел перед собой мутными, подёрнутыми дымкой глазами, глубоко и отрывисто дыша и по-прежнему хмуря брови. И лишь после того как окончательно потускнели и рассеялись смутные тёмные видения, представившиеся ему в коротком сне, мало-помалу пришёл в себя, огляделся вокруг и криво усмехнулся.

– Привидится ж дрянь такая! – пробормотал он, потирая пальцами нахмуренный лоб. – Мерзость какая-то…

Он посидел ещё некоторое время на стуле, рассеянно озираясь кругом и прислушиваясь к шуму и плеску воды, доносившимся из ванной, а потом, тяжело опёршись на подлокотники, не без усилия поднялся и, чуть пошатываясь, направился в прихожую, откуда вскоре вернулся с мобильником, пачкой сигарет и зажигалкой. Вновь расположившись на стуле, вынул из пачки сигарету, покрутил её между пальцами, но так и не закурил, внезапно охваченный глубоким раздумьем…

Его размышления были прерваны появлением друга. Снова показавшийся в дверях Никита – на этот раз, после водных процедур, заметно посвежевший, разрумянившийся, как будто сбросивший с себя значительную часть утомления и нервного напряжения – испустил протяжный вздох, провёл ладонью по влажным взлохмаченным волосам и с улыбкой посмотрел на приятеля.

– А, ты уже проснулся! А то когда я уходил, ты был в полном отрубе. Спал сном младенца. Что-то ещё пробубнил напоследок о своём коньяке – и отключился.

– Да-а, коньячок был ништяк, – с по-прежнему немного задумчивым видом протянул Егор. – Мне отчень пондравился… Только, хоть убей, не помню его марку. Ты не помнишь случайно?

– Не помню, – равнодушно промолвил Никита, поправляя большое махровое полотенце, плотно облегавшее его талию и опадавшее ниже колен. – Я вообще коньяк не очень-то люблю. Крепковат.

– А вот я так уважаю коньячишко, – проговорил Егор, немного оживляясь. – В умеренных дозах, конечно.

– Ну, если в умеренных, то можно, – с тонкой усмешкой заметил Никита. – Но с нас коньяка и всего такого прочего на сегодня достаточно. А сейчас, я думаю, лучше всего чайку выпить. Перед сном, по-моему, в самый раз.

Егор безучастно кивнул и снова принялся вертеть между пальцами так и не зажжённую сигарету.

Никита набрал в чайник воды и поставил его на огонь, а затем, ещё раз поправив свою набедренную повязку и двинувшись вон из кухни, бросил на ходу:

– Пойду переоденусь.

Егор опять машинально качнул головой и, устремив взгляд в одну точку, вновь о чём-то задумался.

Через пару минут вернулся Никита, уже одетый по-домашнему – в лёгкие спортивные штаны и полосатую майку. Он снял с плиты закипевший,