— Ой, что ты, родимый, — замахала руками девица, застенчиво улыбаясь. — Да разве сравнятся гридни князя нашего с такими добрыми воями, как новгородцы? Хотя люди говорят… яйцо что крашеное, что белое — вкус один.

— Не скажи, молодица! — крякнул молодцеватый ратник, оправляя свои пшеничные усы и давая возможность ускользнувшей было надежде опять проникнуть себе в сердце. — Может, примешь в подарок от меня отрез тканый? Вечером приходи, сговоримся.

— Ой, ласковый мой, да кабы выручку мне к вечеру сделать, я бы на крыльях к тебе прилетела. Да ведь хозяин не даст покоя! За каждую куну, изверг, дрожит! Коли не продам хотя бы половину днесь, так и не отпустит меня, чистить эту утварь заставит. Может, ты мне поможешь почин сделать? — Голос девушки задрожал, и глаза наполнились слезами. — У меня тут всего-то пяток котлов походных да сковород десяток, я тебе любую посудину сей же миг задарма отдам! Так, глядишь, к вечеру и расторгуюсь. Он, кровопивец, по полторы гривны пытается толкнуть котелки эти, да я тебе за гривну и пять кун отдам. Смотри какой! Без шовчика, ровненький, клепок нет нигде, железо толстое, не прогорит…

— Это как это без шва? Чудно. Я самолично видел, как знакомый кузнец похожую утварь из нескольких пластин делал да клепками сбивал.

— То-то и оно, а тут чудо заморское. Ни у кого такого нет в Новгороде, а ты иметь будешь. Да тут одного железа на четверть пуда. А я тебе еще вот такую подвеску для костра дам. Матушка еще жива твоя, а, родненький? — заглянула Улина в глаза вою. И тут же подпустила в голос холодку: — Или жена с дитями дома ждет?

— Гхм… матушка есть, — неудачно соврал тот, начав вертеть котелок во все стороны.

— Вот, ей приятное сделаешь, — сделав вид, что ничего не заметила, кивнула черемиска. — Нацепит она подвеску на жердину, наденет на нее котелок и благословит тебя за подарок твой. Глянь, как сделано: пальцы не обожжешь, да и жердину снимать не надо, так что одной рукой управиться можно…

— Ну ты хоть за гривну отдала бы, красавица…

— Ой, что ты, хозяин лютовать будет! Ох, да вон он идет, — махнула Улина куда-то на край пажити. — Верно, ругаться будет, что так дешево отдаю… Гривна и три куны, милый. Иначе лишат меня оплаты моей. Быстрее решайся, соколик, отдам, пока он не увидел! Пусть к тебе удача благоволит, ясноглазый, что ты серебром расплачиваешься! Э, молодец, что ж ты мне четверть гривны киевской дал? — Тон черемиски резко изменился и стал похож на цыганскую разудалую речь. — От своей рубленую часть давай, от новгородской! Или мыслишь, что я их в первый раз вижу? Киевская на четверть легче будет! А три куны? Да я порося на них возьму, милый! И что ты мне шесть беличьих шкурок суешь? Еще три давай! Мало ли как охотники отяцкие их продают… Не две, а три! Спаси тебя твой Христос, воин!

— Николай, свет очей моих, иди принимай выручку. — Голос красавицы опять сменился на мягкую, грудную тональность.

— Ох, договоришься ты, девица! Трофим приедет и взбучку тебе устроит, — сонно пробормотал ей в ответ Николай, пригревшийся на холодном осеннем солнышке чуть выше на холме. Наконец он открыл зажмуренные глаза, приподнялся с земли и сошел к черемиске вниз. — Что же ты парчу-то не взяла… ха, на платочек?

— Такой платочек лишь вместо шелома в битве надевать сгодится. Ох… Скорее бы уж он приехал и устроил взбучку эту… — Поникший тон Улины говорил сам за себя. — Я ведь так рвалась за ним, а он почти и не задержался тут, сразу отбыл! Вот и ты меня бросаешь.

— Не грусти, девонька. Мы все тут, рядом, просто вчера в очередной раз козла выбивали — остыла печь у нас. Почти всю ночь провозились, так что мне поспать бы еще чуток, а земля уже холодноватая… Вон, кстати, Петр идет, ему выручку и отдашь. Он ведь твоему жениху первый друг был с детства, знаешь?

— Знаю…

— Тогда выше носик свой держи, а я пошел. Свару кликнешь, если что, а в помощники я Вышату тебе пришлю, ну… рыжего мальчишку такого. И то не знаю, нужен ли он тебе? Четверти часа не прошло, как товар мы подвезли, а ты уже почин учинила. Да еще какой! — Николай склонился к уху черемиски и перешел на шепот: — Мы и в треть цены не думали продать…

— Так я сызмальства с дедушкой по торгам хожу, — понеслось вслед собравшемуся уходить кузнецу. — С чего бы другого мне язык ваш так знать? Тут моя стихия. — Улина приподнялась на носки и потянулась руками вверх и в стороны, явив всему миру гибкий, почти девичий стан. — Эй, народ честной! Налетай, подешевело! Жарить, парить на чем будете?! Утварь железная, что до внуков ваших доживет! Горшки, что любой огонь выдерживают и на пол упадут — не расколются! Красота неописуемая цветов железных по бокам да ромейских плодов, из которых они вино свое делают! И тебе, Петр, не хворать, — прервалась она на секунду. — Осталось всего ничего, новгородцы славные! Двум продам — третьему не достанется! А вот и покупатель знатный пожаловал! Федор, смотри сам, чем торгуем, поутру я тебе лишь три диковинки заморские и показала.

— Э… кхе, красавица… — Подошедший помощник Захария сначала раскланялся с Петром, а потом уже начал перебирать утварь. — А сказывала, что ушкуй мой до половины забьешь. Тут же одним чихом все накрыть можно.

— Товаром моим и два твоих судна забить легко, — парировала Улина. — Только пока ты чихать тут будешь, местный глава весь товар мой заберет! Вишь, приценивается. А вот бренчит ли в мошне твоей серебро, еще неизвестно. Маленьким крючком большую рыбу не выудишь!

— Ишь, стрекоза, чего надумала, серебро наше с Захарием подсчитывать…

— Ох, наше! Гляньте на него, люди добрые, никак он кошель Захария со своим перепутал!

— Кхм… — покраснел Федор, недовольно оглядывая собирающуюся толпу, привлеченную громким зазывным криком Улины. — Ныне я купец, за него. Давай-ка цены называй свои, а не языком попусту трещи как сорока. И товар показывай!

— Так смотри, за погляд с тебя не возьму ни куны! Только как бы не расхватали до тебя все! — Улыбчивая черемиска размашистым круговым движением показала на потенциальных покупателей, которые сгрудились вокруг нее тесным кругом и неторопливо передавали из рук в руки железную посуду, простукивая ей днища и пытаясь даже принюхиваться.

— Ты меня с ними не равняй, милая, — неожиданно успокоился Федор, понявший, что его пытаются вывести из равновесия. — Я у тебя скопом все возьму, если в цене сойдемся, даже ваш воевода, гхм… не сдюжит против меня, — покосился он на Петра и подпустил чуть ехидства в голосе: — Если ты, конечно, не преувеличила, бабонька, и утвари у тебя хватит на целый ушкуй.

— Хватит, хватит! Только вот не знаю уже, что и спросить с тебя. Воевода местный мне заранее кое-что предложил…

— Тогда прежде поведай нам, какую цену ты хочешь и о чем вы с ним сговаривались!

— Да что говорить-то тут…

— Да ты скажи! — послышалось из толпы, внимательно следящей за происходящим торгом.

— Да что сказать?! Сами товар видите! Такого и в Новгороде не найдешь…

— Да видим мы все, — не выдержал Федор. — От какой цены нам плясать? Давай не рассусоливай!