— На это я тебе отвечу, купец, — вмешался Петр, в голове у которого сразу закрутились те наставления, которые ему оставил воевода. — Утварь сия предназначена была для продажи в землях суздальских, муромских и рязанских. А мы первое поселение по Ветлуге, где храниться может этот товар без разорения для кугуза. Пошлин не берем, охрану предоставляем… Более того, скажу я тебе, вои наши вместе с черемисами ходили в земли дальние и ныне в Суздаль с ними же отправились. Только вот оплошали мы немного, сговорившись за серебро стеречь по дороге этот груз железный! — Он досадливо цокнул языком и добавил: — Нет бы долю в товаре взять!

— Да ты сам видишь, Кузьма, — поправила что-то в своей прическе Улина, — сколько воев тут живет, да какие! Черемисские гридни ни в какое сравнение не идут с ними. Я не про доблесть воинскую сказываю, — поправилась она, увидев смешинки в глазах новгородцев, — а про доспехи и ратное умение! Видел ли ты такое, чтобы на каждом втором муже в захудалой веси бронь добрая была вздета и сабли харалужные на поясах висели, а? Потому и выбрал их князь наш. С одной стороны — в землях его живут, зависят от него, с другой — с силой такой надо в мире жить, а то и в союзе… Да и применять ее себе на пользу.

— Уговорила, языкастая, — махнул рукой Кузьма, не имея сил более спорить. — Берем мы по Федькиной цене весь товар твой на двоих.

— Так бери! Только кто ж тебе отдаст его, золотой мой? — ухмыльнулась Улина. — Мы с Федором не сговорились, а моя цена в половину его дороже была. Да еще Петр, что воеводу замещает, себе товар требует.

— Да неужто ты, краса ненаглядная, не уступишь нам до цены нашей? — с придыханием вмешался младший из новгородских купцов. — Ведь все скопом берем…

— Мне, Федор, со своего лица воду не пить! — отрезала черемиска. — Оттого, что ты его похвалишь, оно милей мне не будет. Хотя… раз такое дело, могу еще набавить цену на утварь свою, если хочешь!

— Э… Это еще почему?

— А за погляд приятный, — ехидно ответила Улина. — Мыслю я, что ты торгуешься так долго лишь для того, чтобы лицезреть меня подольше. А за удовольствие надо платить!

— Так мне что, за взгляд на парчу мою монеты с людишек ваших спрашивать? Тоже ведь красота неописуемая!

— Не за взгляд, Федор, — покачала та головой. — Если покупатель подойдет, да вместо тебя сам твой товар нахваливать начнет, неужто ты цены не поднимешь?

— Так-то оно так, да я не товар превозношу, а красоту твою…

— Так и я не набавляю, а лишь грожусь! А могу, если не прекратишь мне зубы заговаривать!

— Ну, хватит, Федька, — вмешался Кузьма, слушавший перебранку с насупившимися бровями. — Ты, девица…

— Баба я, Кузьма, давно уже баба вдовая, правильно ты меня назвал недавно…

— Будь, по-твоему, Улина, баба так баба. Какая цена твоя? Не для торга, а по какой отдашь? Иначе развернемся и уйдем. И на прибыток свой плюнем…

— На прибыток ты свой не плюнешь, купец, — замотала головой черемиска. — Разве что припечет тебя сильно… Но цену скажу. По дюжине кун с котлов скину от моей цены, по десять с горшков и по пять со сковород. Таков мой сказ.

Федор пододвинулся к Кузьме и скороговоркой нашептал ему конечную стоимость каждого покупаемого изделия. Тот поморщился и продолжил торг:

— Еще по десятку кун скинь с каждой вещи, красна дев… Улина, и по рукам ударим.

— Лишь по пяти могу, а со сковород только по три. Но ты заберешь весь мой товар, так?

— Заберу, слово даю. А Петр пусть уж у меня покупает, — хмыкнул Кузьма в бороду.

— Вот моя в том рука, купец. — Узкая ладошка утонула в лапе торгового гостя, вызывая гул одобрения со стороны окружающей толпы.

— Так, насчет погрузки… Сколь товара мы взяли, Федька? А то мне надобно сукно свое переложить для устойчивости.

— Дык… Так покидаешь, откель ему много быть? Хоть и грозилась мне она половину ушкуя загрузить, так если на двоих делить…

— Делить, делить… — передразнил Кузьма своего напарника, тряся бородой. — Федька! Белены ли ты объелся, не вызнав, за что торговался? Вот и имей дела с таким сиволапым… Ох, Захарий, Захарий. Ну да ладно, зарубку себе поставлю на память о твоем разумении.

— Нагнись ко мне поближе, купец, — поманила новгородца пальчиком Улина. — Ухо свое мне подставь, говорю, а то не достану я до тебя!

Черемиска приблизила свои губы к нагнувшемуся Кузьме и что-то ему прошептала. Тот недоуменно отшатнулся и попросил повторить еще раз. Однако та в ответ притворно надула губки и раскинула руки, созывая начавшую было расходиться толпу.

— Эгей, люди честные, купец-то не верит моему счету! — Улина полезла за сапожок и достала оттуда выглаженный кусочек бересты. — Читай, коли умеешь. Тут все написано про товар ваш. Чего, где и сколько. Добрые люди помогли, сама-то я письму не обучена.

— Э… да не наше это письмо, хоть и похоже чем-то, — помотал головой Кузьма, который некоторое время честно пытался разглядывать вырезанные знаки, но потом отдал бересту обратно. — Это где ж ты такого грамотея нашла, что совсем невнятные резы нанес? Небось и заплатила ему? А, девонька?

— Тетка Улина, дайте мне, — вперед протиснулся паренек с огненной шевелюрой и протянул руку за записью товара.

— Э, Вышата?

— Он самый, я давно тут стою, а на бересте сам писал.

— От какой умелец выискался, — начал похихикивать Кузьма со вторившим ему Федором.

— Вместе посмеемся, дайте срок, — пробурчал Рыжий и начал зачитывать список: — Котлы большие. Всего двести восемьдесят штук, котлы…

Смех мгновенно прекратился, и Кузьма хищно подобрался:

— Сколь, говоришь, по счету котлов?

— Две сотни и еще восемь десятков, чего непонятно-то?

— Ты, малец, не дорос еще, дабы возмущение свое проявлять при старших. — Рука Кузьмы выпросталась из суконной однорядки,[8]накинутой прямо на доспех, чтобы дать затрещину пацану, но тот успел юркнуть за спину черемиски.

— Погодь, Кузьма, моих мальцов обижать, — начала та недовольно поднимать голову.

— Какой он твой, если ты даже имени его не знала?!

— Какая разница — все равно мой! По делу говори, там ведь мелкого товара не меньше, чем котлов этих будет. Да и приблизительную цену я тебе назвала, или ты опять скажешь, что не расслышал?

— Кхе, — крякнул Кузьма, озадаченно хватаясь за бороду. — Ты вот что, девонька, не позорь меня перед честным людом…

— И ты не обессудь за настойчивость мою. В стороне потолкуем? — Улина пробралась через расступившуюся толпу и пошла в сторону от торга, увлекая за собой обоих купцов. Вырвавшись вперед, черемиска пружинистым шагом достигла середины пажити и остановилась перевести дух. Сердце забилось в груди в диссонанс с дыханием: каждое старалось перегнать друг друга в стремительном жизненном забеге, качая кровь по жилам и наполняя ее кислородом… Не выдержав паузы, Улина опять продолжила движение, неспешно продвигаясь к кромке леса. Постепенно взбудораженный организм успокоился, и к тому моменту, когда ее догнали купцы, лишь розовый румянец выдавал ее переживания.