проклятиями ускакавшим от его юрты. Надо начать всё сначала. Вспомнил, как говорили старики: «Если вода не течёт за тобой — иди за ней». Он решил — начну разговор вновь. И заторопился, заспешил. Сказал нукерам:

— Сворачивайте юрты. Возвращаемся в курень[18].

И вдруг подумал о вчерашнем купце. Многословном, маленьком человечке, щедром на слова и подарки. Оглянулся и не увидел ни верблюдов, ни вьючных коней каравана.

— А где купец? — спросил у старшего нукера.

— До рассвета, — ответил тот, — купец поднял караван и ушёл в степь. Теперь, наверное, далеко. Очень благодарил, но сказал, что дела не терпят, оттого и спешит.

Есугей удивлённо пожал плечами. Такая поспешность была странной.

«Но, — подумал, — у каждого свои заботы».

И опять забыл о купце.

Домой собираются споро. Юрты свернули в одночасье, навьючили коней и тронулись в путь.

— Э-ге-гей! — закричали нукеры, взмахивая плетьми.

Метель, как это бывает, выгладила степь, а утренний крепкий мороз уплотнил снег, и кони шли по целине без усилий, ровно и угонисто. Жеребец Есугея, тяжёлый, мохноногий, но сильный в ходу, нет-нет подавался грудью вперёд, косил на хозяина лиловым глазом, прося повод. Снег гремел под копытами, и жеребцу так и хотелось рвануться во всю прыть в степную даль. Есугей, однако, сдерживал его. Знал — дорога неближняя, силы пригодятся. Наклонился, похлопал жеребца по мощной шее.

Неожиданно жаркая ладонь закрыла Есугею глаза и неведомая тяжесть обрушилась на плечи. Он выпустил повод и, кренясь в седле, упал в снег.

Даритай-отчегин, скакавший рядом с братом, ничего не понял. Мгновение назад они были бок о бок, и вдруг Есугей, не вскрикнув, не вымолвив слова, оказался на снегу.

Даритай-отчегин вздёрнул поводья, останавливая и разворачивая коня. Увидел: Есугей странно замедленно поднимается, опираясь руками о снег. Руки его тонут в сугробе, и он валится на сторону.

Даритай-отчегин подскакал, скатился с седла. Удивлённо выкрикнул:

— Что с тобой?

Оглянулся, ища глазами человека, который мог пустить стрелу. В степи случалось всякое. Вокруг, однако, стелилась целина без единого увала или кустика, за которыми можно было укрыться.

Подскакали нукеры.

Даритай-отчегин обхватил Есугея за плечи.

— Что, что с тобой? — крикнул в лицо.

Есугей в ответ только тряс головой. Потом подхватил пригоршню снега, жадно проглотил, выговорил с трудом:

— В глазах муть... Кругом всё идёт.

Шагнул к жеребцу, схватился рукой за луку, но ногу в стремя вставить не смог. Нукеры подняли его и усадили в седло. Есугея качало, и было очевидно, что он снова упадёт.

— Да что с тобой? — ошарашенно повторил Даритай-отчегин, придерживая брата за колено.

— Жжёт, — ответил Есугей и раздёрнул на груди халат, — жжёт...

Он вдыхал морозный воздух открытым ртом, пар клубился у лица, но дыхания не хватало. Лицо начало синеть.

— В курень! — перхая горлом, выкрикнул он. — В курень!

Даритай-отчегин сорвал с пояса аркан, начал приторачивать Есугея к седлу. С коней слетели нукеры и накрепко, в три охлёста, окрутили Есугея арканом. Притянули к высокой луке. Даритай-отчегин обхватил его за плечи и тронул коней. Крикнул нукерам:

— Вперёд!

Так, придерживая брата за плечи, Даритай-отчегин поскакал к куреню. За дорогу он взмок от напряжения, халат дымился на спине, лицо пылало. Но об этом он не думал, в голове было одно: «Только бы не уронить Есугея». А тот, чувствовалось, вовсе ослабел в седле. Валился на стороны, и, если бы не рука Даритай-отчегина, его бы и аркан не удержал.

Из юрт выскакивали люди и с удивлением смотрели на намётом влетевших в курень всадников. С охоты обычно возвращались шагом, радостные, ведя обвешанных дичью коней в поводу. Сейчас происходило непонятное и, скорее всего, страшное.

Беду в степи чувствовали сразу. Приучены были годами, и ощущение опасности жило у каждого в крови, передаваемое от отца к сыну и от сына к внуку.

От юрты к юрте покатилась, обгоняя всадников, тревожная волна.

А когда, в окружении нукеров, Даритай-отчегин с братом подскакал к его юрте, жена Есугея с детьми стояла у входа, прижимая ко рту руки.

Степной женщине не полагалось горестно кричать в несчастье. В степи верили — крики боли собирают к юрте злых духов. Горе, скрепив душу, надо было переносить молча.

Оелун рванулась навстречу всадникам без звука. Закусила губы.

Есугея сняли с коня обеспамятевшим. Торопливо внесли в юрту.

— Шамана, — сказал Даритай-отчегин нукерам, — быстро!

Есугея уложили на кошму, высоко подоткнув под голову подушки. Оелун ставшими вдруг непослушными руками развязала пояс его халата, обнажила грудь. Ему поднесли чашу с дугой[19], но он не разомкнул губ. Руки его были безвольно брошены вдоль тела. И это было страшнее, чем осунувшееся и посеревшее лицо. Руки Есугея, всегда умелые, сильные, властные, сейчас, мертвенно расслабнув, пугали неестественной неподвижностью.

Сыновья Есугея сгрудились у входа в юрту, настороженно поблескивая глазами. И Оелун, оглянувшись, прежде иного увидела эти глаза.

Четыре пары настороженных глаз.

Она отвернулась.

В юрту, порывисто отбросив полог, вошла жена Даритай-отчегина. В отличие от мужа, высокая, крупная, размашистая в движениях.

Упала у порога на колени.

Даритай-отчегин, наклонившись, что-то прошептал ей на ухо. Она поднялась и, как наседка цыплят под крыло, взяла под руки сыновей Есугея. Подтолкнула к выходу.

Резко, так, что Оелун вздрогнула, звякнули колокольцы. В юрту вступил шаман. Низ его драного, старого, никогда не чиненного халата был унизан блестящими побрякушками и колокольцами. Он неловко переступал кривыми ногами, но было известно, что это сильный человек, который не хуже хорошего воина сидит в седле, а в борьбе ему нет равных и в соседних куренях. Круглое лицо шамана было постоянно радушно и приветливо, и он с одинаковой улыбкой входил и в рваную юрту хурачу[20], и под белые войлоки юрты нойона.

Он и сейчас вошёл в юрту улыбаясь.

Невозмутимо приблизился к Есугею, неторопливо присел, скрестив ноги. Мгновение молча смотрел на лежащего нойона, но Оелун увидела — улыбка сошла с его лица. Шаман выбросил вперёд руку и положил на грудь Есугею. Замер, прислушиваясь к только ему слышным голосам. И вдруг пальцы шамана побежали, побежали по обнажённой груди Есугея. Остановились у шеи, нырнули к затылку, ощупали голову и вновь побежали по телу, вниз, к животу. Вдавились в подреберье.

Неожиданно шаман сказал громко:

— Дайте таз. — И добавил: — Согрейте воду.

Даритай-отчегин подсунул таз к шаману, и показалось, шаман только теперь увидел брата Есугея. Повернулся