Вокруг дара Сулиена поднялся такой ажиотаж, что никто прежде не задавал ему подобного вопроса. Руфий говорил перспективным покупателям, что в Сулиена вселился доброжелательный, но непредсказуемый бес (что объясняло случаи, когда тот отказывался показывать свои необычные способности); иногда же говорил, что его вдохновляет Аполлон или Асклепий. В понимании Сулиена любое из этих объяснений могло показаться правдой — откуда знать, что чувствуешь в таких случаях? Но теперь его ошеломило неожиданно сильное желание объяснить странный, месмерический процесс, при котором зрение и осязание, казалось, сливаются в единое чувство, увлекающее его в мир замысловатой красоты.

Катавиний слушал внимательно и вежливо, ограничивая свое удивление тем, что брови вдруг резко взлетали над серебряной оправой, и попросил Сулиена подробно описать сосуды, нервы и мышцы, которые он видел. Затем он встал, почти с жалостью бросил на Сулиена быстрый взгляд и спросил: «Какая самая высокая цена, которую за тебя предлагали?»

Сулиен назвал цену и весело добавил: «Но я думаю, вам придется накинуть по крайней мере еще треть, сударь». Он разом решил, что Катавиний достаточно богат, чтобы купить его, и что он рад этому. Ему скорее нравилась мысль, что он так дорого стоит.

Катавиний улыбнулся, вздохнул, услышав цену, и вышел. Сулиен был счастлив. Про себя он уже распрощался с харчевней — а заодно и со всем своим детством — и теперь, аккуратно упаковав их, со спокойной душой отправлял в прошлое.

Дом Катавиния был прекрасен. Его многочисленные комнаты тихо светились красками и богатством, все было чистым, элегантным, все было подобрано со вкусом и подернуто тонкой пленкой дружеского беспорядка. На чердаке помещались комнаты остальных рабов, но Сулиену было уготовано иное. Окна его спальни выходили на Пауллинский парк, и она была такой же теплой и почти так же хорошо обставлена, как и остальные помещения. И если поначалу в ней ощущалось что-то чуточку безличное, то только потому, что она была такой новой для Сулиена. В ближайшие годы он заставил ее собственными вещами — картинами, музыкальными инструментами и книгами.

Если Катавиний стал еще богаче, а дом еще прекраснее за годы, что Сулиен прожил там, и если это произошло благодаря самому Сулиену и его дару, то что он мог иметь против? Он жил, окруженный красотой и достатком, имел практически все, что хотел. Катавиний не то чтобы назначил ему заработную плату, но регулярно оделял денежными даяниями, и скрупулезно учил его, как называется каждый орган и каждая кость, которые позволял видеть его причудливый дар, как распознавать различные болезни и повреждения и как их лечат. Он щедро изливал свои знания на Сулиена — и Сулиену все это нравилось, нравились и книги, и комфорт, окружавший его, и сам Катавиний.

Не то чтобы он вел себя с Сулиеном по-отцовски — и понятно почему. Он никогда не говорил и не делал ничего, что выходило бы за рамки учтивого дружелюбия, которого заслуживает хороший ассистент, но, когда он восхвалял глубокое увлечение Сулиена историей медицины и анатомии, голос его чувствительно дрожал от сдержанного уважения. Когда Сулиен вырос неожиданно высоким, Катавиний посматривал на него с прищуром, растроганный и гордый, как если бы рост Сулиена положительно сказывался на нем самом. Если все это было очевидно для Сулиена, то куда более очевидно это было для Танкорикс, дочери Катавиния. Именно ради нее Катавиний изо всех сил притворялся, что испытывает к Сулиену добродушный интерес, не более, но ежедневные попытки скрыть предательство были шиты белыми нитками. И Сулиен, и Танкорикс понимали, что такое любовь, когда видели его.

Танкорикс была на полтора года старше Сулиена и невзлюбила его с того самого дня, как Катавиний привел его в дом. Нет, пожалуй даже раньше, поскольку Катавиния охватывал такой энтузиазм при одной только мысли о Сулиене, какого он никогда не проявлял по отношению к Танкорикс. Когда Сулиен впервые увидел ее, ей было почти двенадцать; светлые волосы и голубые глаза, унаследованные от отца, плохо сочетались с неуклюжим, пухлым туловищем и лицом, покрытым ранними прыщами. Танкорикс яростно ненавидела собственную внешность: между сутулыми плечами у нее уже обозначились небольшие груди и большой живот, соломенно-желтые брови были угрожающе насуплены, рот слишком велик, а нос, казалось, не имеет никакого отношения к позорно некрасивому лицу. Она так сильно ненавидела все это, что ей доставляло извращенное удовольствие выглядеть еще хуже: она носила пышные, похожие на раскинутую палатку платья, впору женщине раза в три старше, а когда приехал Сулиен, она как раз вела затянувшуюся кампанию, отказываясь расчесывать и мыть волосы, отчего они свисали сальными сосульками, топорщились и издавали тошнотворно-кислый душок. Когда Катавиний пытался исправить положение с волосами дочери, когда он некстати предложил ей, чтобы он или Сулиен попробовали как-то свести ее прыщи, — все это вызвало только яростные вспышки гнева и глубокую депрессию. Всякий раз как это случалось, Сулиен тактично выскальзывал из комнаты, но все без толку. Однажды в подобной ситуации он налетел на лестнице на экономку Хуктию. Оба понимающе уставились друг на друга выпученными глазами, пока Танкорикс выла и метала громы и молнии.

— Ты вполне мог бы и остаться, — сказала Хуктия. — Она хочет, чтобы ты слышал.

Это была правда. Танкорикс обходилась со своей несчастливой участью так же, как и со своим безобразием, — придавая ей неистовость и драматизм.

— О, — завывала Танкорикс, — о, почему ты меня так ненавидишь?

Сулиен и Хуктия различили опечаленный шепот — Катавиний пытался объяснить дочери, что вовсе не ненавидит ее.

— Нет, ненавидишь, ненавидишь, — пронзительно завопила Танкорикс. — Тебе бы хотелось, чтобы я вообще не рождалась на свет. Тогда ты был бы счастлив и тебе не пришлось бы глядеть на мое лицо!

Хуктия скривилась, и Сулиен повторил ее гримасу. Было как-то легче общаться с другими рабами, когда все они прятались от неистовых выходок Танкорикс, — тогда между ними возникало чувство единства, как правило невозможное. Сулиен понимал, что в душе они, должно быть, укоряют его, по крайней мере немного, ведь они понимали, что он раб только по названию. Ему следовало быть осторожным и никогда не забывать отдавать им какие-нибудь распоряжения, как могли бы Катавиний или Танкорикс. Но с ними он был сплошное обаяние, так что они не ненавидели его. Он не мог вынести даже мысли о том, что кому-то ненавистен.

Они услышали, как Катавиний порывисто вздыхает со смешанным чувством отчаяния и вины. Конечно, он не испытывал ненависти к дочери, но не мог заставить себя любить ее по-настоящему, и в любом случае ему было трудно сдержать неудовольствие в голосе, когда она вела себя так.

— Не говори ерунды, Танкорикс, — слабо произнес он.

— Ты невыносимый человек! — не к месту прорычала Танкорикс и вылетела из комнаты, хлопнув дверью. Сулиен помчался вверх по лестнице, чтобы не попадаться ей на дороге, потому что в таких ситуациях Танкорикс обычно набрасывалась на него, а ему не хотелось давать ей отпор. Ему не хотелось лишнего шума. На сей раз Танкорикс только пихнула его на ходу и сказала: