Самый сложный выбор в моей жизни, и в то же время никакого выбора и не было.

Я шагнула вперед.

– Мы собрались здесь, чтобы скрепить связь между нашими народами и отпраздновать решение капитана Дишивы э'Яровен принять присягу Защитницы Единственного истинного Бога и стать мостом между левантийцами и верующими.

Гидеон повторил слова на другом языке, но я слышала их эхо у себя в голове. Защитница Единственного истинного Бога. Единственного истинного Бога.

Гидеон повернулся ко мне. Ни улыбки, ни жестокой усмешки, лишь твердая, непоколебимая решимость, и я даже не могла ненавидеть его за это. Он зашел слишком далеко, поставил на карту слишком много, вознесся в своих мечтах слишком высоко.

Стоящий рядом со мной Лео сказал:

– Встань на колени, Дишива.

Сражайся или подчинись. Выбор уже был сделан, и я опустилась на колени, словно мученица перед казнью.

– Я молю о благословении Единственного истинного Бога, – начал Лео, и, должно быть, в какой-то момент перешел на чилтейский, чтобы удержать внимание толпы. Время потеряло всякое значение. Остались только я, он и твердое дерево под моими коленями. – Да хранит он эту воительницу, отдающую ему свое тело и душу, пока она сражается, защищая его и его покорных слуг в смертной земной юдоли.

Молчание затаившей дыхание толпы притягивало мое внимание, но я не сводила глаз с ног Лео и не смела пошевелиться.

– Клянешься ли ты, Дишива э'Яровен, своей жизнью и честью защищать веру в Единственного истинного Бога?

Слова застряли в горле, я никак не могла проглотить отвращение, не имевшее никакого отношения к людям, чью веру я принимала, и направленное лишь на человека, стоявшего надо мной.

Пусть думает, что сломал меня. Пусть считает, что победил.

– Клянусь своей жизнью и честью, что буду защищать веру в Единственного истинного Бога, – сказала я, и мое бесчестье пронеслось по двору, подгоняемое волной ропота левантийцев.

Стоявший неподалеку Ошар перевел для толпы на кисианский.

– Отказываешься ли ты, Дишива э'Яровен, от поста капитана императорской гвардии и Третьих Клинков, чтобы с честью защищать Бога?

Я проглотила жалость к себе вместе с желчью.

– Отказываюсь.

Тишину во дворе нарушал только перевод моих слов.

– Как самый высокопоставленный из присутствующих священников, я имею честь принять твою клятву от имени моего отсутствующего отца, иеромонаха Чилтея, и от имени самого Единственного истинного Бога, твое служение которому, я уверен, наполнит гордостью сердца всех левантийцев.

Снова поднялся гул. Ошар переводил. Среди шума запел единственный голос, и песня пронзила мне сердце. У левантийцев тоже были песнопения, чтобы привлечь внимание богов, но это, чужое, оказалось не менее прекрасным.

Я вздрогнула от прикосновения ткани к лицу. Светлой, мягкой ткани, удушающей, словно облако.

Маска.

Когда Лео завязывал ее на моей бритой голове, я сжала губы. Свет пробивался сквозь прорези, сужавшие мир до узкой полоски, и не было никакой возможности дышать, кроме как через ткань. Никакой возможности казаться кем-то, кроме безликого служителя Единственного истинного Бога.

Я больше не левантийка.

– Поднимись, Дишива, Защитница веры, – сказал Лео, когда песнопения стихли. – И займи свое почетное место.

Я, безликая, стояла перед толпой.

Люди захлопали, и Лео склонился поближе.

– Теперь можешь именем Бога благословить Клинков, выступающих на юг, чтобы выкорчевать дезертиров и их любимую заклинательницу.

Я в ужасе повернулась.

– Ты не умеешь лгать, – сказал он. – И прежде чем спросишь, как я намерен тебя заставить, вспомни о средствах в моем распоряжении. Если откажешься, я убью всех твоих Клинков и их лошадей. Даже твоего драгоценного Итагая, и заставлю тебя его съесть. Не думай, что у меня не получится.

Я вспомнила об ужасающем покое, под влиянием которого могла согласиться на что угодно.

Он выпрямился и тоже захлопал, ритм казался эхом моего панически бьющегося сердца.

– Восхвалим же Дишиву, Защитницу Единственного истинного Бога!

3

Повозка резко остановилась, и капитан Энеас выпрыгнул на дорогу. А я ткнула возницу кинжалом под ребра.

«Неужели это было необходимо?» – возмутилась императрица Хана. Не вопрос – скорее способ выразить неудовольствие для очистки совести.

– А ты предпочла бы, чтобы он болтал повсюду про двух чилтейцев с тяжелым ящиком? Не знаю, как ты, но я не желаю, чтобы нас обнаружил этот…

«Похоже, ты позабыла, что ты больше не в своем теле, госпожа Мариус. Я не чилтейка».

Мой взгляд был предназначен императрице, но смотрела я на пустую дорогу.

– Не забыла, – сказала я, трогая ее светлые кудри заляпанной кровью рукой. – Но в твоей шкуре я куда больше похожа на жительницу Чилтея, чем прежде в своей.

Ее колени хрустнули от того, что я заставила нас подняться и пнуть завалившегося на ящик возницу мыском сапога. Труп с глухим стуком шлепнулся на дорогу. Капитан Энеас отошел на несколько шагов и, опустившись на колени в сырую траву, забормотал свои вечерние молитвы. Я закатила глаза. Смеркалось, в воздухе пахло дождем, но, по крайней мере, погони не видно. Где бы ни был Лео, здесь его нет.

И все же…

Пока капитан Энеас молился на заходящее солнце, я скользнула взглядом по длинному, похожему на гроб ящику в задней части повозки. Он не шелохнулся с тех пор, как возница утром помогал капитану его поднимать, и все же… От одного взгляда в ту сторону волосы на руках встали дыбом. Это не простой ящик – тот, кто находился внутри, был жив, слышал нас и, что хуже всего, кажется, просыпался.

Я спустилась на землю, шипя и морщась от боли в каждом суставе. Мне хотелось спать, но здесь не было никакого укрытия, а нужно стащить ящик, развести огонь, заняться волом и повозкой.

«Он сам со всем справится».

– Без помощи – нет.

«Помощь будет. Помести меня в возницу».

Я воззрилась на труп и, скрывая досаду, что мне не пришло это в голову, отозвалась:

– Неужто сама императрица займется черной работой?

В тишине лишь холодный ветер просвистел у моих ушей.

«Я не родилась императрицей и не умру ею. Помести меня в труп».

К телу, которое я выпихнула на дорогу, пришлось сделать всего несколько шагов, но и этого оказалось слишком много для ослабевшего тела императрицы. Прикасаясь к безжизненной щеке мертвеца, я завидовала свободе, которую она сейчас получит. Уход императрицы облегчил напряжение в плечах, но нисколько не уменьшил груз усталости, повисший на шее.

Императрица потянулась в уходящих лучах вечернего света, совсем как просыпающаяся кошка. Ее первая попытка говорить обернулась бульканием, но она откашлялась, отвернувшись к лесу, и вскоре все получилось. К тому времени как капитан Энеас встал после молитвы, она уже возвратилась с охапкой дров, собранных в промокшем подлеске. Прежде чем я успела заявить, что сырое дерево не годится, капитан покачал головой.

– Нам не нужен огонь, – сказал он, и сгущающиеся тени заиграли на покрытом шрамами лице. – Мы остановились ненадолго, только чтобы дать отдохнуть волу. – Он взглянул на