Она моргнула, чтобы прогнать застлавшую глаза красную пелену гнева.

— У моей сестры Гвендолин роскошные рыжие волосы, но она не легкомысленна, не глупа и не эгоистка.

— Правда? — Он скептически нахмурился.

— Да, — твердо ответила Гвендолин. Она была глубоко возмущена тем, что он судит о женщинах и их характере по цвету волос. — Моя сестра окончила Сорбонну.

— Кстати, о вашей сестре, — произнес Нараян Бахадур, резко меняя тему. — Поэтому-то я и пришел. Пока мы не женаты, я бы ни за что не пришел к вам без приглашения. Но поскольку только что позвонила ваша сестра, я решил, что это может быть что-то срочное.

— Сестра?! — Гвендолин охватила паника, если не ужас.

— Я почти готов поклясться, что она представилась как Беатрис.

— Это невозможно! — Как Генри мог допустить, чтобы она позвонила, да еще и называлась своим настоящим именем?

— Естественно. — Черные глаза встретились с ее зелеными. — Ведь Беатрис здесь.

— Наверное, связь была плохая, — неловко пробормотала она.

— Наверное.

— Или Гвендолин попросила служанку набрать номер, а та что-то перепутала, — поспешно добавила она, заметив промелькнувшую в его глазах насмешку.

Что у него на уме? Что он знает? О чем догадывается?

— Нет, на служанку не похоже. Но и на вашу сестру Гвендолин тоже. Голос был слишком… сдержанным, слишком… утонченным. Насколько мне говорили, она совсем не такова. Впрочем, не мне судить.

Гвендолин напряглась, услышав в его тоне явное осуждение. Да как он смеет судить, не зная?

— Не хотите ли перезвонить? — предложил тем временем принц, указывая на аппарат на туалетном столике. — Просто снимите трубку, и вас соединят с тем номером, с которого звонили.

Господи, как это возможно, недоумевала Гвендолин, чтобы из всех неприятностей случилась именно эта? Конечно, это Беа звонила. Но почему же? Как Генри допустил такое?.. И уж конечно ей вовсе не хотелось разговаривать с Беатрис в присутствии принца.

— Я перезвоню позже.

Выражение его лица не изменилось. Рука, указывающая на аппарат, не опустилась.

— Но, может быть, это что-то срочное?

Гвендолин опустила глаза, чтобы не выдать своего страха и ярости, сняла трубку, и ее сразу соединили. Она услышала голос Беатрис.

— Господи, я так волнуюсь за тебя, Гвен! — воскликнула младшая сестра, не тратя времени на церемонии.

— У тебя нет никакого повода для волнений. Все прекрасно, — ответила старшая.

Ложь. Гнусная ложь!

— Как твои дела?

Гвендолин понимала, что не может сказать сестре всей правды, как и не может вообще разговаривать в присутствии принца. Поэтому должна поскорее закончить разговор.

— Все замечательно. Почему ты позвонила? Что-нибудь случилось?

— Н-нет… — неуверенно протянула Беатрис. — Кроме того, что Генри мне все рассказал. И я сразу разволновалась. Боюсь, даже слишком. По-моему, от волнения неправильно представилась. И… и еще, я хотела сказать тебе, что… очень ценю то, что ты делаешь для всех нас и для меня. Тебе очень тяжко?

— Не тревожься, все прекрасно. Хорошо, что ты позвонила, Гвен. Для меня это очень важно.

— Ты… не жалеешь, что ввязалась в эту историю?

— Нет. И не думай об этом больше. У меня все замечательно. Я люблю вас обоих, очень, — добавила Гвендолин. Звонок сестры напомнил ей, что поставлено на кон. Что зависит от того, насколько хорошо она сыграет свою роль. — Я перезвоню позднее. — Она положила трубку и повернулась к принцу. — Спасибо. Звонок действительно был важным.

— Надеюсь, у вас дома все в порядке.

— Да, благодарю, ваше высочество. — Гвендолин выдавила слабое подобие улыбки.

Он кивнул, поколебался.

— Я уже не увижу вас до вечера. Надеюсь, вы заглянули в сегодняшнее расписание? У вас есть какие-нибудь вопросы?

Гвендолин тут же вспомнила, почему проснулась в ужасном настроении. Принц, конечно, мужчина красивый и явно чувственный, но это не извиняет его диктаторских замашек.

— Я не ребенок, ваше высочество! — воскликнула она, чувствуя приближение приступа ярости и понимая, что вызван он противоречивыми эмоциями. Никогда еще ее не тянуло с такой силой ни к одному мужчине, и все же он был совершенно неподходящей кандидатурой для любовной связи.

— Не сомневаюсь.

— Тогда почему же вы решили снова усадить меня за парту, не согласовав этого с моими желаниями и настроениями? Согласно расписанию у меня сегодня сплошные уроки до четырех часов дня, и первый начинается через двадцать минут.

— Я сделал только то, что действительно необходимо…

— Извините меня, ваше высочество, — резко оборвала его Гвендолин, — но я предпочитаю самостоятельно принимать решения. Возможно, в вашей стране принято, чтобы мужчины думали за женщин, но в моей я имею полное право распоряжаться своей судьбой.

Принц продолжал смотреть ей в лицо, словно лаская взглядом ее губы, нос, щеки.

— Мужчина, естественно, хочет самого лучшего для своей женщины.

Гвендолин ощутила, как по спине пробежала дрожь возбуждения. «Для своей женщины». Но она не его женщина. И даже не собирается становиться ею.

— Женщине трудно уважать мужчину, который не позволяет ей пользоваться собственной головой.

— У нас с вами не политическая дискуссия, леди Беатрис. Я просто прошу вас уделить некоторое время изучению нашего языка и культуры…

— Целые дни?

Он сжал челюсти, помолчал. Потом сказал:

— Это совсем не как в школе, леди Беатрис. Вы будете заниматься с госпожой Ранитой, которая не только принадлежит к королевской семье и близка вам по возрасту, но к тому же очень образованная женщина. Я думаю, что вы скоро станете близкими друзьями.

Великолепно! Близкими друзьями! Гвендолин вспомнила вчерашний вечер, прохладное приветствие госпожи Раниты. Похоже, принц — настоящий мечтатель.

— Я вчера уже познакомилась с госпожой Ранитой, ваше высочество, и хочу сказать, что мое огорчение вызвано не учительницей, а самим фактом уроков. Меня беспокоит то, что с моего приезда прошло меньше суток, а я уже утратила… — Она резко оборвала начатую фразу.

Ее расстроила совсем не необходимость учить новый язык. Огорчала, нет, пугала утрата контроля над свадебными планами, над своим окружением, над собственной независимостью. Всю сознательную жизнь Гвендолин боролась за право распоряжаться своей судьбой, а теперь, не проведя в этой азиатской стране и суток, чувствовала, что быстро становится не женщиной, но собственностью.

Она пыталась найти более дипломатичные слова для описания своих чувств.