Однако жизнь оказалась сильней – и победила, проложив себе путь к свету: однажды утром удивленный творец увидел над поверхностью ее крошечные радостные ростки. В тот миг Север почувствовал, что с него будто спало невидимое проклятие. Жизнь крепла, вбирая в себя дождь, солнце и ветер. Она не боролась за себя, не рефлексировала, не сомневалась – просто была. Фацелия, календула, кларкия, годеция… Девчонки в ярких платьях (косички, самокаты и банты), они кому-то неудачно преградили путь. Нога в ботинке сорок шестого размера, не меньше, превратила Севину клумбу в утоптанный армейский плац быстрее, чем он успел выложить в «Инстаграм» очередные кадры быта местных маргиналов.

На следующий день он купил два глубоких пластиковых ящика с металлическими скобами для крепления и подвесил их под окнами. Жизнь, которая не могла защитить себя сама, нуждалась в его защите.

Хлопнула дверь подъезда. Жену он узнал бы, даже облачись она в рясу Северьяна. Натянутый на лицо капюшон толстовки тем более ее не спасал.

– Вик, Вика-а!

Она не остановилась и не обернулась, наоборот – ускорила шаг.

– Извините, – пробормотал он. – Я… Мне надо… – и бросился в погоню.

Догнал за углом, схватил за рукав. Вика выдрала руку и замерла напротив, подбоченясь.

– Ты далеко?

– Хлеб закончился.

Она помахала перед его лицом икеевской авоськой, с которой ходила в магазин из соображений заботы об окружающей среде. Не так давно Вика начала практиковать веганство, и Север, рассудив, что это меньшее зло, чем то, которое он причиняет ей фактом своего существования, отказался от мяса тоже. Это не было чем-то сложным или наоборот значимым. Он не чувствовал никакой осознанности. Ему было все равно. Готовила Вика так себе. С тех пор как на их столе окончательно воцарились овощи и крупы, она хотя бы стала вкладывать в их обработку чуть больше фантазии.

– Сказала бы – я б купил…

– Ну что ты, как можно, – состроила рожицу Вика, и он понял – началось то, чего она обещала не делать. Неизбежное. – Ведь ты же… Творишь. Работаешь.

– Верно, – сказал он. – Верно. – И отступил, ссутулил спину в попытке стать незаметней и для нее, и для себя, и для одышливого краснолицего толстяка, который притулился к стене и скручивал крышку с полторашки пива «Охота», чтобы столь же незаметно для Севера его употребить.

Он шел, загребая кроссовками пыль с невыметенных тротуаров, почти не глядя по сторонам: ноги, ноги, ноги, пыль, пыль, пыль. Нужна выставка, хоть какая-то выставка, где угодно – не в «Арсенале», так в «Нижполиграфе», в любой затрапезной кафешке, готовой повесить у себя его постеры с бомжами, нищими и рыночными торговками. Глянцевые журналы, куда он отправлял снимки, хранили надменное молчание. Выставка. Может, красиво поснимать Вику? В подъезде или заброшке. Ню на битом кирпиче. Ничего нового…

– И пачку стиков «Хитс». Фиолетовых. Спасибо.

Выйдя на улицу, Север с недоумением посмотрел на маленькую бутылку вина в руке. Плохое, очень плохое решение… Зато можно обойтись без штопора.

В ожидании нагрева стика Север открыл бутылку и украдкой сделал глоток из горлышка. Глянул на моргающий диод «Айкоса» и выпил оставшееся почти залпом. Пустая тара полетела в урну возле «Черниговского». Закуривая кислый привкус вина ягодным дымом, Север сбавил шаг и уже не спеша всматривался в непрозрачные от грязи окна бывших особнячков и доходных домов на своей Черниговской. Сами по себе здания не слишком его интересовали, сталкером он себя не считал. В каждой истории должен быть персонаж. Север рассказывал о людях. Кому? Ответа на этот вопрос у него пока не было.

В скупых комментариях под фото его работы называли чернухой и обвиняли в том, что он выставляет город с непривлекательной для туристов стороны. Еще б туристы об этом знали…

На Рождественской Север свернул в одну из любимых подворотен – вот она, изнанка города: стоит только нырнуть под арку, и с парадной, мощеной булыжником улицы ты попадаешь в темноту и сырость, где те же самые дома, что красуются перед приезжими отреставрированными фасадами, гниют, рушатся и плесневеют. Внутренний дворик Блиновского пассажа кровоточил нарисованными на стенах ссадинами – целая галерея ран и царапин, обнаженных тел, лиц и конечностей, стоит только задрать голову и посмотреть наверх. Заброшенные купеческие склады напоминали о себе арочными дверными проемами, часть из которых еще сохранила ворота и засовы. Остальные были забиты хламом. Солнце проникало сюда настолько редко, что в одном из таких провалов до середины мая никак не таял огромный ноздреватый сугроб.

Ничего особо важного не предвиделось, однако айфон по привычке лежал в ладони, и как только во двор, сверкая спицами, вкатилось кресло-коляска, Север несколько раз нажал на кнопку регулировки звука. Со стороны это выглядело как если бы он просто держал телефон у груди. Парень в кресле внезапного папарацци не заметил. Казалось, он кого-то ждал. Севера заворожило некрасивое, вытянутое лицо инвалида. Неестественно опущенные уголки глаз придавали его выражению гротескное уныние. Черные цыганские локоны свисали до плеч и, похоже, давненько не знали стрижки, хотя сам он одет был неплохо, пожалуй, даже лучше Севера – белая футболка, такие же джинсы и кроссовки, и все бы хорошо, но лицо… Кем бы он мог быть? В голову приходило одно непотребство. Полету фантазии помешала девчонка с прозрачным целлофановым пакетом в руках, которая выскочила из дверей безжизненного с виду офиса или магазинчика – Север понятия не имел, чем занимались те, кто снимал здесь помещения в аренду, – и устремилась навстречу колоритному уроду с улыбкой, очевидно отрицающей его возможные перверсии. Человек как человек. Просто не повезло с фасадом.

Неуместно топтавшийся на месте Север сделал еще несколько кадров, развернулся и, уткнувшись в телефон, побрел обратно. Вдвоем они выглядели лучше. По пути он обработал выбранный снимок фильтрами в VSCO и сразу выложил его в «Инстаграм». Красавица и раненое чудовище на фоне своего полуразрушенного, но не взятого замка…

Чуть дальше Блиновского пассажа, если идти в сторону площади Народного Единства, среди множества столовых и баров – а Рождественская была словно создана для того, чтобы здесь бухать, – скрывался еще один бар, «для своих». Попасть туда можно было только по приглашению кого-то из завсегдатаев: ни вывески, ни рекламы, вход через ресторан грузинской кухни, секретная дверь со звонком, лестница и, наконец, комнатушка, больше напоминавшая чулан – возможно, бывшая прислужницкая тех самых купцов, что владели особняком до революции. Специально приглашенный из Германии дизайнер превратил ее в пространство, напоминавшее палату для умалишенных: те же мягкие стены, железные койки и тумбы вместо привычной мебели, пластиковые шторки, которыми можно было отгородиться, чтоб никто не видел слез, оброненных в коктейль. Замазанные белой краской стекла не пропускали свет – его вообще было маловато. Вечная ночь, тусклые лампы в металлических плафонах и царство депрессии. Называлось все это «Яд Ракедров», и именно здесь работала барменом Вика. Владел небольшой персональной психбольницей щуплый мальчик по имени Мага с выбритыми висками и хвостом на макушке. Вещи от молодых российских дизайнеров и белоснежный Tesla Performance – где он только его заряжал в этом городе? Разве что в другом. Кажется, Вика говорила, что ее босс учился в МГИМО…