Над Нечаянным Лесом серой призрачной пеленой стелился утренний туман. В нём тонула вершина бизань-мачты и края Дальней Поляны. В тумане их домик казался не то затерянным островом, не то кораблём, готовым пуститься в дальнее плаванье по бескрайнему серому морю. Мышь вцепилась в дверную ручку, боясь сделать лишний шаг. Она вдруг очень испугалась, что стоит ей ступить в серую мутную мглу, и домик со смешными круглыми окнами уплывёт от неё, пропадёт в тумане, скроется в дымном мареве навсегда. И никогда, никогда больше она не увидит ни Верёвочного Зайца, ни свою новую шляпу, ни любимую чашку с отбитым краем.

Страх этот длился недолго, не больше мгновения. Стоило где-то неподалеку забренчать колокольчику Печальной Икки, как он исчез без следа. И хотя саму романтическую корову ещё не было видно в тумане, Мышь сразу почувствовала себя гораздо уверенней. Было ясно, что поляна, где пасётся такое основательное существо, как Печальная Икка, не может, просто не имеет права ни с того ни с сего уплыть в никуда.

Серая мгла медленно, но верно таяла в розовом утреннем свете. В ней появлялись проталины и оконца, и скоро только лёгкая дымка плыла над мокрой тёплой землёй. Тогда-то Мышь и услышала у себя над головой странный шорох, обернулась, прищурилась и загляделась, засмотрелась ввысь, забыв обо всём на свете.

Над Нечаянным Лесом низко, почти касаясь кончиками крыльев вершин деревьев, летели одна за другой большие серые птицы. Было очень тихо. Словно кто-то выключил все звуки кроме мерного шелеста крыльев. Серые птицы летели сквозь розовую дымку навстречу восходящему солнцу, скользили по воздуху, легко, точно опавшие листья по осеннему ручью. Это было не беспорядочное перепархивание с ветки на ветку, с цветка на цветок — на него Мышь вдоволь насмотрелась в суматошные весенние деньки, когда всё пернатое население Нечаянного Леса кинулось обустраивать гнёзда. Это был Настоящий Полёт.

Ночная Мышь смотрела, как последняя серая тень исчезает за вершинами деревьев, и боялась расплакаться, такой счастливой она себя чувствовала. Книжку она давно уже выпустила, и та, упав на крыльцо, беспорядочно шелестела страницами. Но Мышь забыла о книжке и упражнениях, полезных для плечевого сустава. Она вся была там, в вышине… Смотрела и не могла насмотреться.

Внезапно её осенила мысль, что если она прямо сейчас взберётся на бизань-мачту, то, быть может, ей удастся ещё раз увидеть этих чудесных, невозможных, удивительных птиц, прежде чем они окончательно скроются в дали. Мышь помчалась к сосне, покатилась кубарем по поляне, не разбирая тропинок и кочек, и прямо с разбегу влетела в тёплый дымчато-серый бок, который она приняла за последнее облачко осевшего на поляне тумана.

— Ой, — вскрикнула Ночная Мышь, потирая кончик носа, пострадавший от столкновения больше прочих частей её небольшого тела.

— Простите? — укоризненно поинтересовалась Печальная Икка, медленно поворачивая голову. — Будет ли мне дозволено поинтересоваться… О, Мышь? Это ты? (Печальная Икка была не только романтична, но и весьма близорука, чего отчаянно стыдилась).

— Да, это я, — коротко ответила Мышь, оббегая Икку справа. — Привет, Икка!

— С добрым утром, дорогая моя Мышь, — растроганно промычала корова. — Не правда ли, оно дивное, дивное, дивное… Но куда ты спешишь?.. Поспешишь… Зверей насмешишь… — глубокомысленно произнесла Икка.

— Туда, — не уточняя, махнула лапой маленькая непоседа и, захлёбываясь от волнения словами, спросила: — ты видела, ты видела, Икка? Они летели! — И не дожидаясь ответа, покатилась дальше к сосне.

Печальная Икка проводила юную подружку озадаченным взглядом.

— Они летели, — медленно повторила она, пережёвывая слова и пробуя их на вкус. — Однако, что же тут удивительного, милая моя?… Они всегда летают… Вероятно, это были цапли… или аисты… и прочие журавли…

Но Мышь была уже далеко и не слышала этих рассуждений.

Она карабкалась по бизань-мачте, отчаянно боясь опоздать. Ей казалось, что она никогда больше не будет счастлива, если не увидит ещё раз (сейчас же! немедленно!) мерного и неторопливого взмаха серых крыльев.

И её самоотверженность была вознаграждена. Первый птичий клин скрылся в дали, но едва Мышь добралась до вершины сосны, откуда-то справа поднялась следующая стая и тоже полетела на восход. Мышь замерла, затаив дыхание. Они летели близко, так близко, что ей казалось (и наверняка, так оно и было), что она может сосчитать все перья на прекрасных серебряных крыльях. Они были рядом — протяни крыло и коснись. Они были рядом и одновременно очень далеко. Бесконечно далеко. Птицы летели — свободно, величественно, красиво, а Мышь сидела на ветке, как на жёрдочке и боялась даже пошевелиться лишний раз, чтобы не упасть с высоты.

А внизу на поляне, купая морду в мокрой траве, бродила Печальная Икка и громко думала вслух:

— Да-да-да, надо полагать это были журавли… Именно журавли… Они летят из Африки. Знаешь ли ты, что такое Африка, моя дорогая?… Африка — родина Берёзового Слона…

Трудно сказать, откуда романтическая корова почерпнула эти сведения. Вероятно, дело было в том, что из туманных глубин Нечаянного Леса жаркая Африка казалась землёй далёкой, таинственной и прекрасной. Достойной стать обителью Берёзового Слона.

Рассвело. Разбуженные громким мычаньем Печальной Икки, птахи оживлённо щебетали, перелетая с ветки на ветку, а маленькая Мышь всё сидела на вершине сосны и как зачарованная глядела в золотое марево, в котором таяла последняя серая птица.

Если прежде Ночная Мышь тренировалась только по утрам, то теперь это стало её главным и единственным занятием. Тогда, в туманное утро, спустившись с сосны, она очень серьёзно заявила Зайцу за завтраком:

— Я буду летать. Непременно буду, — и взялась за лётный труд со всем прилежанием, на какое только была способна.

Сперва Верёвочный мечтатель нарадоваться не мог на такое рвение. Но уже через несколько дней он не на шутку забеспокоился. Мышь бродила вокруг дома кругами нервная, взъерошенная и раздражённая, у неё испортился характер и совершенно пропал аппетит. Она махала, махала крыльями с утра до вечера, но взлететь так и не могла.

Ничего-ничегошеньки у неё не выходило, и потому Ночная Мышь чувствовала себя совершенно несчастной, и Верёвочный Заяц чувствовал себя несчастным вместе с ней. Тоскливыми были теперь их вечера. Заяц, вздыхая, часами плёл невесёлые узелки, а упрямая кроха ожесточенно листала потрёпанную лётную книжку и бурчала, убеждая кого-то:

— А всё равно я буду летать… Всё равно буду!..

Неожиданно ей пришло в голову, что она неправильно тренируется.

— Кто же учится летать на земле? — спросила себя Мышь, — учиться летать надо в воздухе!

Сказано — сделано. Теперь она каждый день взбиралась на нижнюю ветку бизань-мачты, крепко зажмуривалась и прыгала вниз, лихорадочно размахивая крыльями. Но увы — и новый метод не принёс сколько-нибудь заметных результатов, если, конечно, не считать заметным результатом то, что вся она ходила теперь в царапинах и синяках. Хорошо ещё Верёвочный Заяц не видел этих «полётов». Он бы наверняка с ума сошёл от беспокойства за свою подопечную.