Галка скромно потупилась.

— Но муж вас не понимает и не ценит — золотой ключик к вашему золотому сердцу ему ещё только предстоит найти. Валет пик недвусмысленно указывает на это обстоятельство. Да, да недвусмысленно, — внушительно повторила Вещая Птица приглянувшееся ей словечко.

— Ах, как это верно… — вздохнула Галя, — не ценит… Я всегда говорила…

— Впрочем, всё у вас будет хорошо, — милостиво добавила Людмила. — Только не забывайте своевременно выносить сор из гнезда. Мусор — вот злейший враг вашего семейного счастья. Выметите его прочь, и тогда, если только в окно к вам не влетит чёрный орел… Впрочем, — запнулась предсказательница, — у вас здесь и окон-то наверняка нет… В общем, всё наладится, — бодро закончила она и махнула крылом, — вы будете счастливы.

— Д-да? — испуганно переспросила Галя, заворожённая образом чёрного орла.

— Именно так. Верьте мне. Но чтобы пророчество исполнилось, в доме у вас не должно остаться ни соринки!

Вещая Птица ничем не рисковала, ставя такое условие, — в гнезде, где пищит и теснится пятеро галчат, весь мусор извести невозможно. Сколько ни старайся.

«Что ж, — думала Вещая Птица, выпроваживая надоевшую посетительницу с ветки, — если у этой недотёпы дела пойдут на лад, я напомню всем, что это я предсказала. Если же с ней приключится какая-нибудь напасть, пусть на себя пеняет — на весь лес ославлю как нер-ряху и гр-рязнулю. А чистота… Чистота в гнезде ещё никому не вр-редила…»

— Ах, как я мудра… — тихонечко бормотала про себя Людмила, раскланиваясь и охорашиваясь перед зрителями, — это просто что-то необыкновенное…

Столь же внушительно и подробно была предсказана и судьба второй галки. Ей надлежало бояться таинственного «казённого дома»[2]и приниматься за важные дела только в облачную погоду — чем пасмурнее, тем лучше. Узнав о себе, что она нежная и заботливая мать, а во всех семейных разладах повинны дети и отсутствие облаков, Валя немедля заявила об исключительной проницательности Вещей Людмилы.

Но всё-таки улетала она в тревоге.

— Ах милочка, — жаловалась Валя подружке, — мы с вами приняты в стольких домах… Откуда, скажите на милость, я узнаю, какой из них тот самый «казённый»?..

В тот вечер в Нечаянном Лесу только и разговоров было, что о необычном сеансе. Узнать своё будущее захотелось всем, без исключения. (Ну… почти что без исключения. Госпожа Мауз сказала, например, что с неё хватает сегодняшних неприятностей и забивать голову ещё и завтрашними напастями она не собирается. А господин Мауз выразился короче: «Шарлатанка. Обыкновенная шарлатанка». Но тех, кто думал так, было немного).

О Людмиле говорили. Людмилу обсуждали на все лады. Местный поэт собирался посвятить ей стихотворение. Он даже название придумал «Песня о Вещей Людмиле», но дальше названия дело не пошло. Так, всего за несколько часов, никому не известная птица с синим хохолком стала самой популярной персоной в Нечаянном Лесу.

Нечаянный Лес был не на шутку взбудоражен появлением пророчицы, но двоим его обитателям не было никакого дела до Людмилы и её предсказаний. Жильцы из домика с круглыми окнами-иллюминаторами не заметили перемен, происходящих вокруг.

Верёвочный Заяц промочил лапы, простыл и последние несколько дней безвылазно сидел дома. Как раз для такого случая у него была припасена пара тёплых колючих шерстяных носков и старинный пиратский роман в тиснёном кожаном переплёте. И вот Заяц сидел у очага, прихлёбывал чай с малиновым вареньем и чёрносмородиновым листом, рассеянно теребил заветную бечёвочку и шелестел страницами.

Ax, какой это был роман! Лучше просто не бывает! На каждой его странице встречалось не меньше дюжины замечательных морских словечек. Каждое из них Заяц пробовал на вкус: «Сирокко», «бром-стеньга», — повторял он, задумчиво шевеля кончиками ушей, и в этих звуках ему чудился шум прибоя и дыханье крепкого солёного ветра.

Прочитав пару страниц, немолодой длинноухий мечтатель откидывался в кресле, закрывал глаза и видел себя ловким беспечным юнгой, что карабкается на мачту в самый разгар свирепого шторма.

— Шхуна, — шептал Заяц, — Саргассы, Баб-эль-Мандебский пролив…

Что до Ночной Мыши, то она, разумеется, обязательно наведалась бы к Вещей Птице, чтобы разузнать — суждено ли ей вообще когда-нибудь взлететь или же она обречена провести всю свою жизнь бегая, ползая и карабкаясь. Но Мышь была слишком погружена в себя и ничего вокруг не замечала. И хотя объявления, возвещающие о «великой пророчице», висели по всему Лесу, она не обратила на них никакого внимания. Конечно, если бы ей довелось забрести на другой конец Дальней Поляны, она обязательно обратила бы внимание на непривычное оживление в обычно пустынном месте. Но в эти дни Мышь наносила визиты в другой стороне леса.

Каждое утро она торжественно водружала на голову свою ослепительную жёлтую шляпу и отправлялась в гости к маленькому Птаху. Заяц кричал ей вслед: «Возвращайся к ужину», запирал дверь и до самого вечера оставался в крошечном домике один на один со всеми пиратами Карибского моря.

Маленький Птах, был, к слову сказать, уже вовсе не так мал. За месяц он основательно подрос, и на смену нежному серому пуху на крыльях понемногу росли пёстренькие перья. Птах был единственным птенцом в гнезде. Родители души в нём не чаяли. И всё-таки ему бывало скучно сидеть целыми днями одному, и он радовался, когда Мышь приходила к нему в гости.

Несколько дней назад он с гордым и таинственным видом сообщил ей:

— Смотри-ка, как я могу! — и перепорхнул с ветки на ветку так легко, словно это было самое пустяковое дело.

Мышь немедленно преисполнилась почтительного восхищения:

— Ух ты… Здорово! Ты молодец, Птах! Послушай, а может, ты и меня научишь?

— Тебя? — искренне удивился птенец, — а разве ты не умеешь? Это ведь так просто…

Но его подружка, всегда весёлая и оживлённая, глянула так грустно, что он не решился продолжить.

— Меня, именно меня, — настаивала Мышь. — Птах, миленький, научи меня летать, пожалуйста! У меня самой ничегошеньки не выходит, — Мышь потрясла пособием для галок первого года обучения. — Я учусь-учусь, а оно не учится, — вздохнула она, — но ведь книжка — это всего лишь книжка. А Заяц ничем не может мне помочь. И никто не может, не хочет… Разве что ты, а?..

— Да я что, я не против, — сконфуженно защебетал Птах, — только я ведь сам толком ничего не знаю… Оно само. Я сегодня проснулся и понял, что знаю, как надо летать. Приснилось… А объяснить «как» и «почему», я, наверное, не смогу… — последние слова он произнёс совсем тихо, словно извиняясь.

Мордочка Ночной Мыши даже вытянулась от огорчения.

— Что же мне делать? — грустно спросила она. — Видимо, я как-то не так сплю… Или не там… Может быть, в дупле или в гнезде было бы иначе. Наш домик — он замечательный, но… в таком домике просто невозможно увидеть летучий сон! Вот баночку варенья из одуванчиков — пожалуйста, или цветущую клеверную полянку… Неужели я никогда… — голос у малютки дрогнул.