не может отличить ложь от правды, поэтому сегодня утром снова начала укладывать вещи.

Мы молча лежали на своих местах и наблюдали за ней. В такие моменты нам очень больно: она делает то, что каждый из нас прокручивает в голове десятки, десятки раз в день. Но мы не мешали ей, просто смотрели, как она бережно собирала все, проверяла, ничего ли не забыла, мыла свою посуду, долго причесывала кудрявые густые волосы. Потом Зейтуна намотала на голову красивый праздничный белый платок, надела абайю12 со стразами вдоль молнии и пошла с сумкой к двери. Постучала. Долго никто не подходил. Она постучала опять и опять. Через несколько минут открылось окошко в двери и через решетку охранник спросил ее.

— А-а-а! Зейтуна, красавица! Чего тебе?

— Я хочу выйти…

— Выйти ты хочешь? Ну-ну! Завтра, дорогуша! Или послезавтра! Инша Аллах! — безразлично сказал полицейский и закрыл окно.

Зейтуна стояла у двери камеры с сумкой еще около получаса. Потом она молча пошла к матрацам и долго еще сидела в своем платье и красивом белом хиджабе, уставившись пустым взглядом на раскаленные нити обогревателя.

Только к вечеру Мари уговорила ее переодеться и распаковать вещи.

Где-то около восьми нас навестили охранники, постучали ложкой по голове Зейтуне, посмеялись и принялись за меня.

— Катя, а Катя! — начал Гадкий. — Ты же это, русская! Вот захватят эту часть города террористы и отрежут тебе го-о-олову!!!

Своей шутке Товарищ Гадкий был очень рад. Он считал ее очень остроумной. Признаться честно, он меня с первого дня невзлюбил. Другие охранники меня вообще не трогали. Хотя над шутками Гадкого смеялись всегда.

Они все еще усмехались, когда я, так же ухмыляясь, сказала:

— Алавитам тоже сейчас головы отсекают, так что вы, ребята, за мной в очереди.

Их лица стали серьезными. Они не могли понять, как я догадалась, какой они веры. Кристина в это время кокетливо заулыбалась. Это благодаря ей я в последние полгода очень много общалась с алавитами. Их выдавал своеобразный говор с жестким звуком «к» и определенная манера поведения.

— А кто же им скажет, что мы алавиты? — Гадкий уже злился.

— Да я им и скажу.

— Ах ты стерва! — вспылил Гадкий. — А ну-ка отдавай свой мобильный. Больше никаких звонков друзьям! Не хочешь по-хорошему — я тоже шутить не буду!

Кристина посмотрела на меня как на предателя.

— Катю в детстве никто не воспитывал! — взмолилась она. — Не отнимайте телефон…

Но Гадкий был непреклонен. Мы уже узнали причину, почему здесь находимся, поэтому я с полным безразличием швырнула ему телефон.

Вечером Кристина причесалась и пошла звать охрану.

— Мы сегодня ничего не кушали, — улыбаясь, очень вежливо грудным голосом сказала она подошедшему полицейскому.

— Ха-ха! Не кушали! — передразнил он ее литературный арабский. — Мы сегодня очень заняты, дорогая! Проблем много, война, знаешь ли, за окном!

— Какие проблемы? — с участием в голосе спросила Кристина.

— Дождь идет, не видишь, что ли? Кто ж вам в дождь пойдет жрать покупать? — сказал он и закрыл дверь.

Кристина кинула на меня гневный взгляд.

— Ну так и правда дождь за окном! — отшутилась я. Гордость не позволяла мне признать свою вину.

Мой характер приносил нам очень много неприятностей, и мне было очень сложно с этим что-то поделать. Боже, прости, сегодня вместе со мной голодала вся камера.

День восьмой

Сегодня у нас целый день не было питьевой воды. На все наши мольбы принести нам воду охранники отвечали упрямым молчанием. Зейтуна уже начала пить из туалета. Повезло ей. Я так не могу.

Лишь после последнего азана13 нам кинули бутылку с водой.

Утром нас навещал Абу Ибрагим, коллега Рабиа. Они оба нас сюда и привезли. Кристина заявила ему через решетку окошка в двери, что знает, что причина нашего заточения — Евангелие. Мне показалось, что он испугался, но я не поняла, хорошо это или плохо. Он обещал «навестить» нас завтра и ушел, оставив наедине с кучей вопросов. Почему он приходил? Забрать наши паспорта? Если да, то зачем? И зачем он придет завтра?

Чертова надежда мучала меня постоянно. Думаю, Зейтуна потому и сошла с ума, что надеялась. Здесь каждый день проходит в напряжении от неизвестности и глупой надежды на завтра. Если бы мы знали, когда именно нас освободят, то было бы намного легче.

***

— Простите! — обратилась Кристина к охранникам, пришедшим забрать чистую посуду после своего ужина. — Извините, но мы вчера ничего не ели. А сегодня тоже с самого утра нам никто ничего не приносил. Когда мы будем кушать?

Они молча забрали тарелки и вышли. Лишь когда захлопнулась дверь и залязгал замок, один из них сказал другому:

— Слыхал, да? Они жрать хотят.

Оба громко захохотали.

— Ну никак не могу понять, — все удивлялась Кристина. — Ну кем нужно быть, чтобы смеяться над тем, что другой человек голодный?

Я давно уже не отвечаю ей на такие вопросы. Думаю, она никогда не сможет понять таких вещей. Она из другой цивилизации.

***

Мари такая добрая! Сегодня она, когда мыла у охранников полы, стащила для нас два помидора. Даже я не смогла отказаться. Разделили поровну и съели.

— Кража помидоров, — облизывая пальцы, сказала я, — это уголовная статья, между прочим. Нас могут посадить!

Мы все дружно засмеялись.

Но помидоров нам было недостаточно. И Зейтуне было тяжелее всех.

— Я голодная, голодная, голодная… — без устали повторяла она. — Хочу есть. Дайте поесть…

Как объяснить сумасшедшей, что еды нет?

Я помню, муж моей подруги из Петербурга как-то хорошо выпил и поведал нам, подружкам его жены, о своем самом заветном желании.

— Я иногда мечтаю, — признался он, — как я прихожу домой после работы, а Жанна (его жена) сидит в темной запертой комнате и ждет меня. И вот я достаю ключ, открываю дверь, и она радуется, что я пришел!

Мы словно оказались в его сне. Стираем им носки, моем посуду и ждем в запертой комнате, когда же кто-нибудь из них придет и бросит нам кусок хлеба.

Только вечером пришел Товарищ Одышка и небрежно швырнул на пол несколько лепешек.

У них всех откормленные лица и толстые животы, а у нас от голода кружится голова.

День десятый

14

Вчера Товарищ Гадкий сломал руку. Шел, шел по коридору в тапочках, поскользнулся и упал.

Настроение мое из-за происшедшего улучшилось, хотя Кристина поспешила в очередной раз заметить, что в моем сердце нет Иисуса Христа. Боже, прости мне мое злорадство.

Сегодня главный охранник