После часа беготни мы наконец-то покидаем рехаб. На компьютерной томографии маму стошнило, и она вырвала контрастное вещество на себя и вокруг. Благо, у меня было с собой много вещей, и я смогла ее переодеть.

Следующим номером была остановка в клинике памяти. Мы приехали даже немного заранее. Мама не может даже выбраться из машины самостоятельно. Вытаскивать ее оттуда и пересаживать на каталку очень сложно. А в этой клинике, как оказалось, и нет кресла-каталки. Нет даже лифта или съезда для кресел. Надо было им сообщать заранее, что будет такой пациент. Возможно, этот визит будет сорван, но я заранее не знала, что она не сможет ходить. После переговоров обещают принять нас в каком-то другом месте. Еще час беготни — и мы оказываемся в комнате, где будут проводить тесты. На полдороге мама отключается и съезжает со стула. И тут дело уже не в деменции. Собственно, я не знаю, в чем дело. Неимоверными усилиями гружу ее в машину, и мы едем домой.

Когда я затащила ее в дома, меня силы стали покидать, а у нее прибавляться! Она наконец-то будет есть настоящую еду! Потребовала жареной картошки, которую с удовольствием съела, и в приподнятом настроении собралась в душ. Я запретила это делать, потому как не была уверена, сможет ли она стоять на ногах. Но она бодро залезла в ванную, несмотря на мои возражения, пока я вертелась на кухне. Я слышу призывы о помощи. Мама упала в ванной, спасибо, мягко, на воду, и не может сама подняться. А я не могу ее поднять — она мокрая и скользкая. На улице зима, и вода в ванне быстро остывает.

Я в отчаянии и не знаю, кого просить о помощи. Выхожу на улицу и иду к соседям. На нашей улице только в одном доме живут люди моего возраста, а в остальных домах — старики. Захожу к ним и прошу помочь мне достать маму из ванной. Mэтт соглашается, хотя у него тоже подорвана спина и он много не обещает. Но он оказался очень умелым помощником и таки вытащил маму из ванной. Так что мне не пришлось вызывать дорогущую скорую помощь. Ругать маму бесполезно. Она после такого приключения уже в отключке. Я не могу ни работать, ни оставить ее дома одну. Даже со мной она всё равно бог весть что творит. Ну да ладно, утро вечера мудренее.

Утром звоню лечащим врачам. Так как окончательного диагноза у нее всё еще нет, они предлагают снова ехать в приемный покой. Наверное, да, нужно ехать и требовать, чтобы ее опять положили в больницу и выяснили, что с ней такое, или, по крайней мере, ухаживали за ней там.

Мы заехали посмотреть на новенькое здание новой «маминой» квартиры по дороге в больницу. Я с печалью понимаю, что не смогу ее туда сейчас поселить, так как она несамостоятельная, а ответ надо давать сейчас же. Я должна отправить в больницу что?.

Мы попадаем в приемный покой после обеда. Часов через пять до нас доходит очередь. Мнения врачей расходятся, ведь слабость — не диагноз. Они не видят ничего экстренного в ней и говорят, что мне нужно сдать ее в дом престарелых, там будут за ней смотреть. Однако мамина страховка не оплачивает такой уход. Спрашиваю, могут ли они за пятьсот долларов забрать ее на неделю, но и на это ответили, что мест нет и неизвестно, когда будут. К полночи наконец-то согласились оставить ее в больнице, и я, изможденная, еду домой. Это была пятница, в которую я собиралась ехать на певческое сборище в Вермонт. Мои друзья держали еду мне до последнего. Но не судьба! Тешит одно: в эту ночь дурдом отменяется.

Когда я забирала маму из рехаба, мы заехали в отдел больничных карт и потребовали копию, и шестьдесят пять страниц медзаписей отправились факсом к врачу из Лехи клиники это название?.

На следующее утро в больнице был консилиум врачей, который не привел ни к каким выводам. Назначали множество разных тестов, на нее ходили смотреть студенты, кормили гадкой сладкой едой, и меня держали под прицелом. В больнице нельзя находиться больше двух дней без диагноза — диагноз не материализуется. Я веду переговоры насчет рехаба. В тот рехаб, где она была раньше, ее уже не возьмут, так как она там со всеми переругалась. Других заведений нет, страховка не оплачивает, и мест нет.

В воскресенье мне нужно ехать забирать детей, и это обычно занимает больше четырех часов. Я нервничаю, что не могу отъехать от мамы, возможно, придется перевозить ее домой или еще куда-то. Я попросила своих верных друзей о помощи, и они пообещали мне забрать детей и довезти их до дома. Большой груз свалился с моих плеч. Даже после пятидневного ретрита два дня нервов — и я опять на том же самом месте. Не могу спать.

Детей привезли домой, в понедельник они идут в школу. Я в понедельник иду на работу и дрожу от мысли о том, что мне, возможно, придется всё бросить и ехать спасать маму. В 8:20 звоню врачу, которому переслала историю болезни. К моему большому удивлению, он выдает мне диагноз. Это называется гидроцефалия нормального давления. Этот святой человек получил шестьдесят пять страниц маминой карточки в пятницу после обеда, за выходные проштудировал всю информацию и к понедельнику выдал мне диагноз! Никто из тех врачей, с которыми мы общались до него, не мог такое сделать! Прошли бесполезные выходные в больнице, а диагноз они так и не поставили.

Слезы благодарности застилают глаза, небесная канцелярия постаралась.

— Я не знаю, как вас благодарить! Вы мне так помогли!

— Не стоит благодарности, мадам, я выполняю свою работу, и о вас просил Дэвид. Я рад был вам помочь. Обращайтесь, если снова понадобится помощь.

И Дэвид, и этот доктор сделаны из какого-то особого теста, они даже отвечают одинаково.

Слова благодарности еще слетают с моих губ, а ему пора бежать, его время истекло.

Выданный диагноз состоит из триады симптомов — деменции, недержания мочи и мышечной слабости, которая прогрессирует и в итоге может убить человека, сделав его перед этим лежачим больным. Изменения с ухудшением состояния становятся необратимыми, и очень часто это диагноз ставят слишком поздно. Но не в нашем случае.

Однако то, что у меня есть диагноз, не значит, что он есть у лечащих врачей! Его должен официально поставить невролог, который ведет маму. Назначить визит