руке огромный меч появился, пламенем синим объятый. И рада была бы волчица уберечься от удара, даже убежать бы уже рада была, да только как прыжок-то начавшийся остановить? Попыталась было извернуться прямо в полете, но удалось ей немногое, лишь голову успела от цели отворотить. Удар пришелся по хребтине, страшная боль пронзила зверюгу. По инерции впечаталась она в то дерево, у которого человечек стоял, да больно вертким он оказался, увернуться успел. А вот волчице от удара увернуться не вышло. Повезло еще, что человек глупым оказался да неумелым. Иной опытный воин таким мечом волчицу пополам бы перерубил, а этот с испугу лишь плашмя ударил. Но и того волчице хватило с лихвой – загорелась ее шкура, по всему телу боль нестерпимая разлилась. Крепко приложилась грозная хищница о ствол древа, грузно упала оземь да и бросилась наутек – только скулеж ее и слышен был.

Славушка поднялся с земли и глазами, полными восторга, на меч свой полыхающий взглянул. Горел тот меч, словно только его из печи доменной вытащили да ковать собирались. Только горел он не алым, а синим пламенем. Странным тот огонь был. Горит, лезвие, гарда, рукоять, а Славушка этот полыхающий меч в руке держит, и огонь его не берет. Волчице полшкуры спалил, а ему самому хоть бы что. И еще невесом тот меч был, словно тростинку держал его мальчик.

– Вот так невидаль! – вслух подивился герой. – Только вот о мече подумал, как камень простой в него и превратился.

Не успел он припомнить, как камень тот выглядел, как оружие его грозное вспыхнуло светом ярким, да так, что Славушке зажмуриться пришлось. А когда он вновь глаза открыл, в руке уже снова камень лежал. Обычный белый камень, каких сотни на берегу Волыни отыскать можно. Поднял мальчик взгляд наверх – совы и след уже простыл.

Ничего понять Славушка не мог. Что это сейчас было? Что за сова? Что за камень такой дивный? Спасибо, конечно, за подарок такой, да только что это за колдунство такое лихое? Не черный ли Бес над ним потешается?

Вдруг из берлоги стоны послышались, это Мареська, видно, очнулась.

– Славушка! – позвала она слабым голосом. – Братец, ты где?

– Выходи, Мареська! – тихо ответил Славушка, камень диковинный за пазуху пряча. – Прогнал я волка.

Мареська осторожно выползла из-под коряги, на ноги встала и на Славушку глядит.

– Что тут произошло? Я вся холодная, ноги дрожат.

– Ты со страху во тьму провалилась. И не мудрено – чуть нас волк тот не сожрал.

Мареся поглядела на брата недоверчиво.

– А ты как живой остался? Как волка-то прогнал?

Подбоченился Славушка, приосанился да заявил деловито:

– Не девичьего ума дело, как воин ворогов бьет. Побил да прогнал. Какая разница, как именно?

– И действительно… – прошептала Мареся и заплакала.

Бросился к сестрице Славушка, обнял ее, родную, и к груди прижал.

– Ну все, все… Ушел волк. Не скоро еще раны залижет.

Славушка успокаивал сестрицу, а та еще пуще рыдала. Только сейчас они оба поняли, что на волосок от гибели верной были. И если бы не камень тот волшебный, если бы не сова та странная, быть бы им обоим сегодня волчьей пищей.

***

– И зачем ты это сделала? – сурово спросил сову хранитель Гофрин.

Сидели они неподалеку от места сражения, на полянке. Собрал себя из вороньей стаи Гофрин да глядел сейчас с укором на сову непослушную.

– Сердце дрогнуло, – опустила пернатую голову сова, понимая, что ослушалась прямого приказа колдуна. – Сожрала бы она их. Не смогла я на то смотреть.

– Курица ты облезлая! – в сердцах ругнулся хранитель. – На то и расчет был. Не в камне он силу должен был открыть свою, а в себе самом. Не мечом острым размахивать, а чистой силой управлять. Тут и любовь была к сестрице, и опасность. Представляешь, какую силу он мог сегодня получить? Какой стражник из него бы вышел, представляешь?

– А если бы не смог? Вы и сами видели, он в страхе потерялся! Так и волчица уже бросилась на него! – рискнула возразить колдуну сова. – И погиб бы он зазря. И сестрица его…

– Значит, не такая в нем сила течет, какую ты узрела, – уже спокойнее ответил Гофрин.

– Но без силы камнем владеть ни у кого не получится. Раз уж он меч наколдовал, стало быть, есть в нем дух Рода!

– Есть, есть – буркнул колдун, – да не та эта сила, что нам требуется.

Сова опять притихла. Опустила голову, лапки свои поджала и ждала вердикта. Не простит ей Гофрин своевольства.

– Ладно, – сурово сказал Гофрин, – вижу я в нем потенциал. Будешь его наставницей. Учи его всему, что сама ведаешь. Теперь уже через камень учи. Как сила проявится, так и будет человек ее открывать отныне. Не того я ждал от паренька. Все ты испортила.

– Покорно слушаюсь, хранитель, – ответила сова, даже не рассчитывая на столь легкий для нее исход.

– А ты не радуйся раньше времени! – Гофрин, очевидно, о наказании и не думал забывать. – Быть тебе совой, покуда парня не обучишь. Запрещаю в обличии девичьем объявляться на людях. Никто и никогда не увидит тебя женщиной, ведунья. И будет так, покуда парень этот не взалкает правды о себе узнать. И будет так, покуда не научится землю родную беречь. И будет так, покуда не обучишь его. А ослушаешься, – тут хранитель сверкнул недобрым взглядом, – никогда не вернешь облик человечий.

Гофрин говорил так, заклятие на ведунью накладывая. Обволоклась сова синим пламенем, поднялась на три аршина вверх и замерла в воздухе, не в силах пошевелиться. Трижды превращалась она в девушку прекрасную и трижды обратно совиное обличье принимала. На третий раз осталась она совою белой да в изнеможении пала под ноги колдуну великому.

Когда в себя пришла, того уже и не было поблизости, только лес густой да тьма непроглядная. Отряхнулась сова, встала, головой завертела.

«А вы куда?» – мысленно потянулась Маланья к Гофрину.

«Врата без присмотра, ведунья. Обратно я, на север. Обучи мальчишку. Год даю тебе на то, чтобы азы он познал ведунства. Вернусь – еще пуще экзаменовать буду. А выдержит, определю его в стражники обучаться».

«Неужто в град гиперборейцев парня пустите?» – изумилась Маланья.

Ничего на то Гофрин не ответил. Ушел колдун. Не чувствовала Маланья его присутствия, да и морок рассеялся. Светлее все вокруг стало, красками заиграли листья. Птицы защебетали – видать, обсуждали диво дивное, что в лесу их приключилось. И так ведунье вдруг радостно на душе стало. Совье обличие, конечно, тяготило, но то,