— Но писать тебе об этом не надо. Опасно, — ухмыльнулся Костя.

— Конечно, если бы Кролик и Мотоциклист колонулись бы… Но об этом можно только мечтать, — вздохнул Леха.

— Уважают друг друга, — негромко произнес Николай Иванович Зайцев. — Профессионалы высокого класса…

Тут Николай Иванович был абсолютно прав.

«Кролик» был не просто профессионалом, он был академиком своего неправедного дела!

Это он за достаточно короткий период времени сумел вынести из Ленинградского телефонного завода «Серп и молот» двадцать девять килограммов платины. Да не одним куском, не бухтой платиновой проволоки, а в уже готовых изделиях — крохотных релейных контактах для боевых ракет «земля-воздух».

Если же учесть, что каждый такой платиновый контакт весил всего тридцать семь сотых одного грамма, можно с легкостью представить себе, сколько наших ракет так никогда и не взлетели в свой «воздух»…

А как Кролик все знал про золото!..

Он своей газовой горелкой мог расплавить любой золотой лом — от зубных протезов до неизвестно откуда взявшихся самородков. А потом по цвету окалины остывающего драгоценного металла с полной ответственностью сказать — было ли это золото уже в изделиях или нет, с какого прииска оно украдено, какой процент содержания в нем серебра, шихты, посторонних примесей…

Недаром управляющий Ленинградским отделением «Росювелирторга», в очередной раз вызванный в Большой дом в качестве независимого консультанта, доверительно сказал Косте Степанову:

— Ах, Константин Сергеевич! Не был бы этот ваш Витька-Кролик… виноват, Виктор Евдокимович Лякин, преступником, не сидел бы он сейчас у вас в тюрьме, пригласил бы я его к себе на должность Главного специалиста по драгметаллам, да еще и персональный оклад для него в Москве выбил бы. Ну, да авось отсидит, одумается, выйдет…

— Ногами вперед, — прервал его Костя. — У него статья расстрельная.

…Так что уж если сам Витька-Кролик, предварительно измерив, взвесив и опробовав «золотые» червонцы Рафика всеми кислотами и реактивами, покупал их со святой уверенностью в их подлинности, то лучшей рекомендации для замечательных творений Рифката Шаяхметовича Алимханова было попросту не найти…

Вот следственная бригада и захотела собственными глазами увидеть, как этот преступно-гениальный Рафик делает такие червонцы.

Тем более что все его оборудование для изготовления «золотых» николаевских десятирублевиков: все эти муфельные печи, огнеупорные фарфоровые тигели, пуансоны, матрицы, штамповочные гидравлические прессы, смеси-наполнители, устройство для снятия копий с монет и медалей методом электролиза, мерные кольца, полный комплект оборудования для гальванопластики, аккумуляторы, трансформатор, вакуумный насос и, черт знает, какие-то неведомые механизмы и приспособления — так и оставалось в опечатанной квартире гражданина Алимханова.

Конечно, кроме небольшого количества настоящего золота и маленьких старинных аптекарских весов с плоскими маркированными гирьками-«разновесами» — главной улики против любого «золотишника». Ну, и целой технической библиотеки по снятию копий с монет и медалей. Все это было аккуратненько изъято еще при аресте подследственного.

А крупное и тяжелое оборудование уже давно следовало бы перевезти с Обводного канала, 27, на Литейный, 4. И сдать на специальный склад вещественных доказательств различной преступной деятельности.

Так что в то время на Рифкате Алимханове еще не было ни одной татуировки…

«…сегодняшнюю среднестатистическую российско-мужскую смертность я пережил на двадцать один год… — думал старик Теплов. — Я перешагнул через целое поколение! Если со мной ЭТО и случится — все справедливо. И на том спасибо. Но Зойка же остается одна! Одна-одинешенька… Совсем одна».

…Кирилл Петрович лежал в своей кровати, а санитар — высокий тощий негр во всем белом, чуть ли не с десятком разноцветных шариковых ручек в нагрудном кармане (стойкая непоколебимая мода всех служащих немецких клиник!), в роскошных дорогих очках на широком расплющенном носу — быстро катил кровать перед собой по длинному коридору онкологического отделения. Левой ладонью Теплов прижимал к груди тоненькую картонную папочку со своей историей болезни, анализами и результатами предыдущих исследований.

Сверху папочки — листок с графическим изображением человека в разрезе и процедуры введения крохотной видеокамеры в легкие пациента. Чтобы пациент знал — как он будет выглядеть изнутри. На этом же чертеже, в специальной графе, расписка в том, что он — «Herr Kirill Teplow» — дает свое полное согласие на эту процедуру. В чем собственноручно и расписывается. Так что с клиники взятки гладки. Хоть она, так сказать, и «университетская».

Если же вышеназванный «Herr» во время совершения данной процедуры случайно и откинет копытца — сердчишко не выдержит или тромбик оторвется и чего-нибудь там закупорит, то виноват в своей безвременной кончине будет только сам пациент. Вот, пожалуйста, смотрите: его личная подпись.

Правая же ладонь Кирилла Петровича была в теплой руке Зойки, идущей рядом с кроватью.

— Кирюша, миленький… Ради всего святого, прости меня… Я, конечно же, должна была появиться раньше, но… Спускаюсь в восемь в гараж, сажусь в машину — бак почти пустой… Пришлось смотаться на заправку. Да! Я привезла тебе последнюю почту — «Аргументы и факты», «Новую газету» и берлинскую «Европу-экспресс»… Потом почитаешь. Я их оставила на твоей тумбочке. Влетаю в палату, а этот Рифкат, с дивной и редкой фамилией Коган, говорит: «Только что увезли. Беги к лифту — догонишь…» Я и рванула, — бормотала на ходу Зойка.

Санитар вкатил кровать в специальный большой лифт. Поехали вниз.

— Спасибо, кисуля… — вяло ответил Кирилл Петрович. — Знаешь… Я, оказывается, когда-то в Ленинграде был знаком с этим Рифкатом… Очень давно. Еще до тебя… За пару лет до твоего появления. В шестьдесят третьем. Ты же возникла во мне годом позже, да?

— Я в тебе возникла со дня своего рождения на свет, — твердо сказала Зойка. — Ты просто понятия об этом не имел. И я, слава богу, многого про тебя не знала. Про всех твоих тогдашних профурсеток…

— Господи… О чем ты говоришь?!. — польщенно произнес Кирилл Петрович слабым и лживым голосом. — Мне через несколько дней — восемьдесят. Я старше тебя на одиннадцать лет…

Разговаривать становилось труднее и труднее. Очень хотелось закрыть глаза. Наверное, начала действовать та успокоительная таблетка, которую ему дали пятнадцать минут назад в палате. А будет еще и наркоз.

— Тем не менее, несмотря ни на что, ты превосходно выглядишь! Уж, во всяком случае, не на восемьдесят, — как обычно, сказала Зойка.

— Ну, да… Больше семидесяти девяти никто не дает. — Кирилл Петрович даже попытался улыбнуться Зойке, чтобы та прочувствовала его несгибаемое мужчинство.

Которого, честно говоря, в нем сейчас не было ни на грош.

— Довольно древняя шуточка, — презрительно ласково проговорила Зойка и на ходу погладила Кирилла Петровича по щеке. — Из клоунского репертуара цирка Чинизелли конца девятнадцатого века и телевизионной программы «Аншлаг» начала двадцать первого…