Полевую будку мы себе сами построили, покрыли железом. Сзади, в пристройке, — душ, наверху — бак. Пол в будке желтый как воск: мы его два раза в день с кирпичом мыли. Полки как в вагоне. Под нижними устроены ящики, там все наше имущество: и девичий наряд, и тракторные запасные части.

Верхние полки — подвесные, на крючках. Ночью те девушки, что сменились, лягут спать, и непременно кому-нибудь трактор снится. Она начинает сцепление выжимать ногой, крючок отстегнет — и бух с полки. Сторож, дед Максим, боялся внизу спать, говорил: «Задавите меня».

Эта будка и теперь цела. Ее немного переделали. Сейчас она в коршевском колхозе, в бригаде Владимира Тринеева.

Дед Максим был глухой как стена, а поговорить охотник. Когда-то он служил поваром у помещика Станкевича и все рассказывал нам, что господа ели. А мы отрежем по ломтю хлеба, натрем корочку чесноком да так уминаем под его рассказы.

Работали дружно, с задором. Соревновались с мужской бригадой Тимофея Скорлупина из Бобровской МТС. Месяца полтора они впереди шли, потом нога в ногу, а к концу лета мы стали обгонять.

Пахать пар нас послали в Юдановку, на помощь молодым парням. Там колхозники тех трактористов на смех подняли: «Просите, хлопцы, пощады: девчата скоро у вас и под будкой вспашут!»

Мой брат Митрофан недавно вернулся из армии, задумал нас стрелковому спорту обучить. Возьмешь винтовку — руки трясутся. А потом приловчились. Я из пятидесяти очков выбивала сорок восемь. Приехал работник Осоавиахима принимать нормы. Стали мы все ворошиловскими стрелками.

Тут за нас другие добровольческие общества взялись: «Вы, мол, такие люди, должны во всем быть впереди. Сдавайте на ГТО, на ГСО, на ПВХО». Мы рады стараться. Положим какую-нибудь Машу или Марусю на траву, забинтуем по всем правилам и таскаем вокруг будки. Возня, хохот.

Но вижу, долго так не выдержать. Не спим совсем, на ходу спотыкаемся. Стала я этих представителей отваживать: «Хватит, говорю, и так все жакеты в значках, больше вешать некуда».

В сентябре в Шишовской МТС было проведено областное совещание женских тракторных бригад. Матрена Федоровна выступила на нем с докладом, ее бригада к этому времени выработала по 1400 гектаров на каждый трактор.

— А после совещания мы опять «по коням», — вспоминает Тимашова. — У нас в будке была рация. На столе тетрадь, в ней нарастающим итогом: выработка, расход горючего, трудодни. Но в трудодни мы не так заглядывали, как в выработку.

Однажды посмотрела я, вижу — победа близка. Поехала в МТС, прошу радиотехника: «Иван Михайлович, подежурьте сегодня ночью, мы вам что-то скажем».

Ночью говорю ему по рации из нашей полевой будки: «Разбудите директора и заместителя по политчасти». И передала им рапорт: «Женская тракторная бригада выполнила свое обязательство — по 1600 гектаров на трактор есть!»

Потом мы еще до белых мух пахали, пока земля не замерзла.

В феврале 1937 года на Всесоюзное совещание женских тракторных бригад поехала вся бригада в полном составе: Мария Панкова, Маруся Аристова, Маша Тринеева, Маня Костромина, Поля Калюкаева, Мотя Болычева и Мотя Тимашова — бригадир.

Секретарь комсомольской организации Василий Фролов немного раньше был вызван в ЦК комсомола, так что он прямо с одного совещания попал, с гостевым билетом, на другое. В эти дни было много радости, много памятных на всю жизнь встреч. Особенно взволновала девушек беседа с Надеждой Константиновной Крупской, ее внимание и душевная ласка.

— Привели нас в комнату, — говорит Матрена Федоровна, — посадили вокруг стола. «С вами хочет побеседовать Надежда Константиновна».

Входит Крупская. Волосы белые-белые, зачесаны гладко, на макушке узлом свернуты. Лицом будто помоложе, чем на портретах, а фигурой постарше: полная и спину сутулит. Если бы шаль пуховую на плечи, ну, просто сельская учительница.

Но мы-то знаем, какой она человек. Все встали. Вижу, девчата мои совсем растерялись: та побледнела, та покраснела, платочек мнет.

Секретарь показал Надежде Константиновне на меня, что я бригадир, и фамилию назвал. Она взяла мою руку двумя руками. «Как же, как же, слыхала».

Стала я ее с девчатами знакомить. Дошел черед до Маши Тринеевой. Стоит — чернявая, как цыганочка, глаза голубые, румянец полыхает. Сама дитем дитя, на семнадцатый год только переступила.

Надежда Константиновна интересуется, кто ее родители, как жили до колхоза. Маша все молчит, платочек уронила и не нагнется поднять.

Надежда Константиновна говорит: «А если бы вас Владимир Ильич спросил, вы бы и с ним так же молчали? Ничего не сказали бы?»

Маша и брякни: «Ему бы сказала». И сразу лоб у нее мокрый, как в жнитво.

Крупская засмеялась: «Ну вот. А мы все тут женщины, чего же нам друг друга робеть!» Села на стул, приглашает всех подойти поближе. Спрашивает, как начали работать на тракторах, не насмехались ли над нами.

Я рассказала, как нас пересмеивали. Это самая малость была, когда пошутят: «Замотаются ваши юбки в колесах». А комбинезоны надели — того хуже. Идешь по улице, вслед кричат: «Тю, из бабьего ума выжили, мужичьего не наживете!»

«А вы?» — спрашивает Надежда Константиновна.

Я говорю: «Смотря кто шумит: если старый человек — смолчишь. А если парнишка, то держись! «Ты сам, Колька (или Федька), через дурака перерос, до умника не дорос!»

Надежда Константиновна развеселилась, одобряет, что мы такие бедовые — за себя постоять можем.

Стало нам с ней совсем просто. «Бедовые» осмелели. Рассказываем все подряд: что дельное, а что, может, и лишнее. Как к нам на пашню кулачиха приходила яблоки на керосин менять. Мы яблоки взяли, а ведро налили водой, только сверху керосина плеснули. Не разобрала впотьмах. Днем прибежала, ругается, комьями в трактор кидает.

И это Крупская выслушала со вниманием. Покачала головой, говорит будто самой себе: «Вот она — жизнь, вот она — борьба».

Тут Маша про своего отца рассказала. Его в двадцатом году белые в обозе угнали. По дороге приступают к нему, чтобы назвал своих сельских коммунистов. Иван Никифорович никого не выдал. Его раздели и повели в нательном белье на расстрел. Он убил конвойного и убежал. А дело было зимой, захворал крепко. «Руки, ноги, голова — все тряслось, — говорит Маша. — Возили его по больницам и в дом для душевных больных. Врачи объясняют: «Он не умалишенный, у него нервы навек застужены».

Вспомнила Маша свою сиротскую беду при живом отце, пригорюнилась. Крупская ее пожалела, обласкала.

Опять сидим, беседуем. Надежда Константиновна рассказывает нам о Ленине. Мы ей свои обещания даем, как дальше будем работать.

Секретарь уже