— удивленно пожимал плечами Петр.

— Поменьше ходи на собрания,— советовала добродушная женщина.

— Ого, попробуй подобное сделать, не оберешься неприятностей,— горестно вздохнул прилежный студент.

— А ты маленечко схитри,— наставляла опытная в подобных вещах комендантша,— где прикинься больным, а иногда испарись незаметно.

— Как это незаметно? — удивился Машеров.

Грозная комендантша рассмеялась:

— Ну, до чего же ты наивен. Уйди без шума — и концы в воду.

Петр молчал, не знал — подойдет ли ему побод рецепт. Что всяких собраний, совещаний, летучек, конференций, форумов, заседаний проходило превеликое множество, не являлось секретом. Они отвлекали от учебы и надлежащего отдыха. Но посещение их было обязательным. Любой пропуск без уважительных причин строго пресекался, вплоть до лишения стипендии. Хуже того, институтские политические лидеры могли пришить ярлык неблагонадежности по отношению к государству. Тогда уже никто не мог спасти от изгнания из вуза. Такие случаи уже были. Поэтому Машеров не мог пойти на подобный риск. Видя замешательство Петра, комендантша со своей стороны предложила услугу. Она, хитро улыбнувшись, тихонько прошептала:

— Ты, Петя, сошлись на занятость по ремонту инвентаря общежития или по доставке сюда белья, топлива. Ведь так или иначе, а эти виды работ тобой выполняются.

— Большое спасибо,— поблагодарил Машеров жалостливую женщину,— наверное, можно будет иногда воспользоваться вашей добротой.

— Не иногда, а делай это почаще,— настаивала комендантша.

Однако Машеров не пользовался подобными приемами, хотя ему не очень-то хотелось тратить время попусту.

«Что миру, то и маминому сыну»,— несколько переиначивая, повторял он известную пословицу.

Конечно, было трудно успевать везде, но так жило большинство студентов, а он не хотел получать поблажки и быть исключением из правил. Петру Машерову вообще не подходила подобная философия. Он не мог уходить с прямой дороги, хитрить и ловчить во имя сиюминутных благ. Уже на втором курсе Петр занял лидерство почти по всем предметам. Пятерки и четверки красовались против его фамилии, а прочности его знаний можно было позавидовать. Природа наградила его пытливым и большим умом, а родители привили любовь к труду, терпимость и усидчивость. Соединившись вместе, все это дало чудесный сплав — прекрасную основу для будущего специалиста. Преподаватели высоко ценили прилежного и способного студента. Ему поручали шефство над целыми группами рабфаковцев и первокурсников института. Машеров хорошо справлялся с таким тонким и трудным поручением. Новички тянулись к нему, словно к магниту. Мягкий, доступный и обаятельный, Петр стал кумиром на факультете. Но это не мешало ему быть со всеми однокашниками накоротке. Имея скромный достаток, студенческая братия помогала друг другу как могла. Было в порядке вещей одевать, одалживая на время, пиджаки, рубашки, брюки — да мало что еще! — соседа. Машерову, вымахавшему выше своих коллег, приходилось худо. Его брюки из сиреневой ткани чаще носили товарищи, чем сам хозяин.

— Ты же все равно, Петро, сидишь сиднем за учебниками,— нахально улыбались однокурсники, унося в очередной раз его заветные штаны.— А нам, сам знаешь, идти на свидание в них самый раз.

Машеров беспомощно моргал глазами и незлобиво повторял:

— Жулье несчастное, а не будущие советские педагоги.

И оставался будущий лидер коммунистов Белоруссии в одних льняных подштанниках, утешая себя очередной новой мыслью из книг.

У некоторых ребят, разумеется, имелось и по двое-трое штанов, но они не подходили для Пети, ибо они не закрывали даже лодыжки. Его же длинные брючищи можно было всегда подвернуть под любой рост.

Однако Машеров не обижался на своих озорных друзей, а принимал все это со свойственным ему оптимизмоу. Собственно, все студенты не роптали на бытовые трудности, преодолевали их с задором и напористостью. Многие ребята подрабатывали на погрузке и выгрузке вагонов, вязании плотов на Западной Двине, упаковке товаров на Витебских фабриках и торговых базах, разносили почту и газеты, ремонтировали дороги и копали глину для кирпичных заводов — всего не перечесть. Петр, ограничив себя самым минимальным, полностью отдавался учебе. Если и выпадали свободные дни, то он их использовал для наработки в колхозе трудодней за мать. Тогда каждому взрослому человеку давался определенный минимум дней, которые он обязан был отработать в своем колхозе, а точнее, заработать энное количество палочек-трудодней. За невыполнение следовали строгие административные наказания в виде лишения права на выпас скота или отторжения части огорода, поднятия планки многочисленных налогов или наложения штрафа. Были и еще десятки способов унизить, запугать и заставить крестьянина-колхозника работать почти бесплатно. Председатель, например, мог не дать лошади и повозки для доставки дров из лесу или съездить в районный центр. Вообще председатели становились маленькими удельными князьками, которые творили над людьми произвол. Крестьяне практически стали крепостными работниками-исполнителями. Они даже не имели тех прав, которые имели когда-то их прадеды и деды. Хуже того, колхозники притеснялись не только своим председателем-феодалом в коммунистическом одеянии, но еще и местными властями.

Дарья Петровна, отягощенная прежним недугом, не могла натянуть нужного количества этих крепостных палочек-трудодней. Вот и приходилось студенту помогать матери. Он не чурался никаких заданий бригадира, выполняя поочередно самые прозаичные и тяжелые работы: косил и пахал, грузил лес и метал стога, пас колхозный скот и сторожил, отвозил зерно на заготпункт и строил фермы. Но больше всего ему нравилась техника. И хотя в колхозе ее было не очень много, Петр старался оказаться около трактора или молотилки. Его принимали там охотно, ибо студент кое-что кумекал в моторах, особенно по части электрооборудования. А когда колхоз приобрел движок, то младший Машеров стал дежурным машинистом. Это принесло ему сильное внутреннее удовлетворение. Еще бы! Никто тобой не погоняет. Только ты и дышащая выхлопами машина, которая крутила небольшой генератор, освещающий село. Вскоре радужные иллюзии изменялись печалью. Наступала осень, и Петру следовало возвращаться в институт. Но председатель резким, не допускавшим возражения тоном, изрек:

— Колхоз нужнее твоего института и никуда не поедешь.

Все, просьбы Мирона Васильевича, Дарьи Петровны и самого Петра не привели ни к чему. Колхозный голова был неприступен. Пришлось хитрить. Дарья Петровна, съездив специально в Богушевск, купила отменной казенной водки две бутылки и, приложив к ним увесистые куски сала и колбасу, отнесла все это председателю домой. О чем она с ним говорила, осталось тайной, но на занятия Петр уехал.

На душе у него было гадко и тяжело. Какой-то черный дым окутывал все вокруг. Односельчане становились угрюмыми и молчаливыми. Их словно подменили. Вместо задорных песен и плясок повсеместно воцарилась скука и неопределенность томительного ожидания. Студенты резко изменились. Улетучилась прежняя бесшабашная неоглядность, когда можно было подшутить над кем-то,