Ей казалось, что она уже готова. Что она может храбро встретиться с Люком и Чадом. Какая ошибка! Она совершенно не готова. Она даже близко не подошла к такому состоянию, чтобы отделить факты от выдумок, правду от лжи. А ведь еще придется иметь дело и с сек­ретами Люка!..

От ледяной паники, охватившей ее, она вся сжалась. Надо бежать! В какой-то безопасный уголок. Но куда?

—Пожалуйста, извинись за меня перед Лю­ком, — прерывающимся шепотом попросила она, отодвинула стул и встала.

* * *

Люк принес поднос, нагруженный чашками, десертными тарелками, кофейником с только что приготовленным кофе и лимонным пирогом Мэри.

Тело его превратилось в натянутую тетиву, когда он увидел, что брат сидит за столом один.

—Где Дженни?

Чад ответил своей обычной самодовольной ухмылкой, вызвавшей адскую вспышку гнева у брата.

—По-моему, ей не до десерта, — пояснил Чад.

—Что ты ей сказал?! — Чашки зазвенели, когда Люк со всего маху опустил поднос на стол. Он скрипнул зубами, увидев на лице Чада хорошо отрепетированное выражение безмятеж­ности и невинности.

—Я ничего не сказал, — парировал тот. — Ничего, что могло бы огорчить ее.

—Проклятье! Я же просил тебя оставить ее в покое! Дай человеку несколько дней, чтобы она пришла в себя. — Понимая, что не в нату­ре брата кому-нибудь что-то давать, Люк пока­чал головой и пробормотал: — И в кого только ты такой уродился?

Вопрос предполагал и ответ: потому что Чад — эгоистичный подонок. Именно так ему хотелось назвать брата. Но Люк заставил себя сдержаться. В который раз он сдерживался, не­навидя себя за это.

—Я только предложил ответить на любой ее вопрос. — Безмятежное выражение на лице Ча­да сменилось обиженным.

—Кофе попьешь без меня! — В Люке нарас­тало раздражение. Он составил все принесен­ное, кроме кофейника и одной чашки, на стол. Потом отрезал кусок пирога, положил на тарел­ку и добавил к чашке. После этого поднял под­нос и направился к двери.

—Куда ты?

—Наверх!

—Но… Дженни просила передать извинение. Она не хочет никакого пирога.

Подавленный гнев рвался наружу. Люк глу­боко вздохнул и сосчитал до трех.

—Чад, пирог всего лишь предлог. — Ему казалось нелепым объяснять очевидное. — Я хочу проверить, все ли с ней в порядке. Я уже говорил тебе, что по дороге сюда у нее была истерика.

—О, сейчас ничего похожего! — Чад пома­хал рукой в воздухе. — Она в полном поряд­ке.

—И все же я хочу увидеть это сам. — Люк шагнул к двери.

—Постой. А как же я?

—Ты? — Люк опять остановился, вопроси­тельно и нетерпеливо вскинув бровь.

—Ты забрал весь кофе. — Чад потянулся к тарелке с пирогом. — Как я могу без кофе на­слаждаться пирогом Мэри?

Рев отчаяния рвался из горла старшего бра­та. Он с трудом сдержал его.

— В кухне есть кофе! — И Люк быстро вы­шел из комнаты, пока не сказал или не сде­лал чего-нибудь такого, о чем потом будет жа­леть.

Он злился на себя даже больше, чем на Ча­да. Что он за человек, если не любит родного брата?

Маневрируя на лестнице с подносом, Люк размышлял о своей семье. Чад — он и есть Чад. Больше нечего сказать. И нечего об этом ду­мать! Все и так ясно.

Он отбросил мысли о брате и остановился у дверей Дженни. Сердце болезненно сжалось. Это была их спальня. Но прошло уже несколь­ко недель с тех пор, как они вместе спали в ней. Черт возьми, если бы только ему не при­шлось признаваться ей! Как бы он хотел, что­бы амнезия помогла исправить отношения между ними. Но так поступать нельзя. Он дол­жен рассказать ей правду. Если этого не сдела­ет он, то уж Чад непременно постарается, что­бы Дженни узнала о плачевном состоянии их брака — до того несчастного случая. Лучше пусть она услышит плохие новости от самого Люка.

Нехорошее предчувствие возникло у него, когда он поднял руку, чтобы постучать в дверь.

Комната, казалось, кружилась и верте­лась, ныряла и шаталась в унисон со смятени­ем, охватившим ее мозг. Мысли пустились в дикую гонку, от которой волосы вставали ды­бом.

Она бежала в свою комнату в отчаянном по­иске убежища. И захлопнула дверь в тщетной попытке отгородиться от всех и вся — от стра­ха, паники, сомнений и отчаяния.

Но беды, от которых она пыталась убежать, никуда не ушли. Потому что они относились не только к Люку и Чаду. Они прежде всего каса­лись ее самой. И теперь были в ее голове. В ее мыслях.

Дженни забралась в большое кресло, поджав под себя ноги. Одну руку она положила под грудь, костяшки пальцев другой крепко прижа­ла ко рту. Широко раскрытые глаза метались по комнате, ничего не видя. Приступ паники вцепился в нее ледяными клещами. Она не ви­дела способа, как можно было высвободиться из этой ошеломляющей хватки.

«У Люка тоже есть секреты!»

Слова Чада повторялись в голове, словно эхо в горах.

Дженни спустилась к обеду, с явным облег­чением придя к выводу, что может положиться на мужа. Она решила, что ее физическая реак­ция на его присутствие — хороший признак. Люк заслуживает ее доверия — так Дженни расшифровала внутреннее послание. Это было хрупкое доверие. Новорожденное чувство, оно нуждалось в тщательной подпитке. Тем не ме­нее Дженни ухватилась за него обеими рука­ми.

Теперь от этой надежды не осталось ничего. Надежда растворилась, как клочок ткани, кото­рый погрузили в кислоту. И Дженни опять очу­тилась одна, не зная, кому верить, на кого опе­реться.

Раздался стук в дверь, и Дженни буквально подпрыгнула. Ей еле удалось сдержать стон ужаса. Ей никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось разговаривать. Зачем разговаривать? Ведь каждую услышанную фразу, каждое слово надо взвешивать, чтобы определить их правди­вость и точность. Она не в силах справиться с этим. Просто не в силах. По крайней мере сей­час.

—Дженни, это Люк, — донесся голос мужа из-за двери.

—Я хочу быть одна.

—Пожалуйста. — Он помолчал. — Я принес кофе и пирог Мэри.

Она не ответила. Была слишком занята — надо раздвинуть стены сомнения и отчаяния, смыкавшиеся вокруг нее.

—Послушай, Дженни, — снова попытался он. — У тебя огорченный голос. Позволь мне войти на минутку. — Он чуть приоткрыл дверь. Дженни застыла. Она боялась, что если шелохнется, то не сможет подавить стремление убе­жать.

Но куда бежать? Ведь предполагается, что это ее дом.

Очевидно, Люк принял ее молчание за раз­решение войти. Он сделал несколько шагов и поставил поднос на стол возле кресла.

—Тебе не стоит сидеть в темноте. — Он включил настольную лампу и сел на кушетку.

Он долго молчал, только смотрел на нее сво­ими темными глазами. Этот взгляд пробуждал в ней чувства, которым, она знала, нельзя дове­рять.