Обычно генеральный штаб императорской армии составлял к началу сентября каждого года планы боевых операций на следующий год. Однако ввиду развертывания военных действий в Китае такой план на 1938 г. своевременно составлен не был. Временный вариант плана боевых операций против СССР на 1938 г. был подготовлен лишь в марте этого года. По этому плану представлялось вероятным, что Советский Союз может вмешаться в японо-китайский вооруженный конфликт. Но теперь, в свете полученной информации, стало очевидно, что если такое вмешательство произойдет, то сдержать Советский Союз будет фактически нечем. Таким образом, расширение японо-китайского вооруженного конфликта требовало внесения кардинальных изменений во все наши стратегические планы, чтобы парировать советскую угрозу.

Пораженный полученной от Люшкова информацией, генеральный штаб был вынужден срочно переработать план боевых операций на 1938 г.; этот план был утвержден только 5 сентября 1938 г., т. е. с большим опозданием. Одновременно был принят план укрепления обороны против Советского Союза, рассчитанный на пятилетний срок, так называемый «План боевых операций № 8». Однако как план на 1938 г., так и пятилетний план (№ 8) остались лишь на бумаге из-за невозможности их реализации ввиду нехватки государственных ресурсов.

Зачем я все это вам рассказываю? Только затем, чтобы показать, как боялся в тот момент – в конце июня 1938 г. наш генеральный штаб вмешательства Советского Союза в ход военных действий в Китае, вполне справедливо полагая, что в этом случае поражение нашей армии было бы неотвратимым.

Сбежавший из Советского Союза Люшков подтвердил, что СССР намерен дождаться момента, когда Япония истощит свои силы в борьбе с Китаем, а затем осуществит нападение на нее. Ознакомившись с его показаниями, мы стали еще больше опасаться возможности вмешательства Советского Союза в войну между Японией и Китаем. Однако теперь, когда я вспоминаю то время, я считаю, что наши тогдашние опасения были в какой-то мере раздуты показаниями Люшкова.

Тем не менее, в тот момент головы всех служивших и в военном министерстве, и в генеральном штабе были заняты лишь одной мыслью: сумеем ли мы в случае необходимости вывести свои войска из Китая и как парализовать замыслы Советского Союза вмешаться в ход военных действий в Китае. Короче, мы вовсе не думали о том, чтобы очертя голову и дальше погружаться в вооруженный конфликт с Китаем.

Вернемся к рассказу о Люшкове, который вскоре после своего бегства был доставлен в Японию, тайно помещен в так называемую «контору Кудан», где систематически допрашивался. Спустя какое-то время после этого инцидента военное министерство дало сообщение в печати… из Советского Союза через аккредитованных при нем корреспондентов. Действительно, такое сообщение было сделано лишь 1 июля, т. е. спустя примерно полмесяца после самого события.

В связи с этим рассказывали интересный эпизод. Вскоре после того, как Люшков был переброшен в Токио, начальник восьмого отдела Кояма Ясуо решил использовать этот случай для активизации антисоветской пропаганды. В ноябре 1937 г. было утверждено «распределение обязанностей между управлениями центрального аппарата императорской армии в военное время». В соответствии с этим распределением «ведение пропаганды, организация подрывных действий и контрразведка возлагаются в основном на начальника второго отдела с привлечением в необходимых случаях к выполнению этих функций начальника восьмого отдела, начальника управления информации и других работников». Таким образом, ведение пропаганды возлагалось на Кояма.

Восьмой отдел составил проект пропагандистских мероприятий, а организация их проведения была возложена на управление информации военного министерства. В этом управлении имелся отдел планирования, который также составлял различные планы пропагандистских мероприятий. Однако в случае с Люшковым эти планы были разработаны восьмым отделом, а выполнялись они управлением информации, поскольку Кояма рассчитывал использовать бегство Люшкова в целях развертывания антисоветской пропаганды в международном масштабе.

Отдел планирования управления информации принял предложения Кояма и приступил к их реализации. 1 июля японским корреспондентам, аккредитованным в пресс-клубе военного министерства, была передана информация о бегстве Люшкова. Одновременно эта же информация была распространена иностранными телеграфными агентствами Ассошиэйтед пресс, Юнайтед пресс, агентством Байас, ДНБ, а также опубликована в выходящей в Японии на английском языке газете «Джапан адвертайзер». Сообщения вызвали громадный отклик. Задачей этой пропагандистской акции было показать тоталитарный характер сталинского режима, убедить всех в опасности коммунизма. Цель была достигнута. В американских и немецких газетах также появились статьи, осуждающие сталинский режим произвола и насилия».

Коидзуми Коитиро вторит бывший начальник разведывательного отдела японской Корейской армии генерал Масатака Онуки. Он вспоминал:

«B его (Люшкова. – Прим. авт.) информации было и такое, что явилось для нас серьезным ударом. С одной стороны, советская Дальневосточная армия неуклонно наращивала свою военную мощь, с другой – японская армия из-за японо-китайского инцидента совсем не была готова к военным действиям с Советским Союзом. Если бы нас в какой-то момент атаковала Дальневосточная армия, мы могли бы рухнуть без серьезного сопротивления…»[6]

Из сказанного выше следует, что Генрих Люшков предупредил Токио о том, что военная операция на советском Дальнем Востоке обречена на поражение. В начале главы Петр Фролов написал, что еще весной 1938 года пограничники начали готовиться к агрессии со стороны Японии.

Отметим еще один странный эпизод в истории с Люшковым. На Дальний Восток он поехал вместе с супругой Ниной Васильевной Люшковой-Письменной (в девичестве Кляузе)[7], которую в середине тридцатых годов прошлого века отбил у своего подчиненного – начальника Транспортного отдела НКВД УССР майора госбезопасности Якова Письменного. Последний был осужден и казнен в сентябре 1937 года. В начале июня 1938 года Люшков отправил супругу вместе с ее дочерью – десятилетней Людмилой из Хабаровска в Москву. Арестовали ее только 13 ноября 1938 года, то есть спустя четыре месяца после побега мужа. На момент ареста она вместе с дочерью проживала в Москве по адресу ул. Малая Каретная, дом 6, кв. 2.

Особым совещанием при НКВД СССР 19 января 1939 года Нина Люшкова-Письменная по обвинению «член семьи изменника Родины» приговорена к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. В выписке из протокола Особого совещания говорилось, что Люшкова-Письменная «знала о намерениях Люшкова, но не сообщила органам власти». Правда, в деле доказательств того, что она способствовала побегу и знала о намерении мужа бежать за границу, не было.

Распространенная версия о том, что перед своим бегством Люшков отправил супругу в Москву, сообщил ей, что он намерен бежать за границу, и рекомендовал ей уехать в Польшу, опирается только на сообщение агентства Домей – Токио от 1 июля 1938 года. «Другими объективными данными не подтверждено и поэтому не внушает доверие»[8].