Если я еще когда-нибудь соберусь жениться, я не стану пренебрегать определенными мерами предосторожности, о которых при первой попытке устроить свою личную жизнь даже не подумал. Еще до свадьбы в мое сознание поступило несколько тревожных сигналов. Другой бы на моем месте насторожился, я же в своей влюбленности не обращал на них внимания. И даже когда они были слишком отчетливыми, я говорил себе: ерунда, это все мелочи по сравнению с Амандой в целом. А это зачастую были далеко не мелочи. Другие оказались не такими легковерными, как я. Например, моя сестра, специально приехавшая из Дрездена в Берлин, чтобы посмотреть на свою будущую невестку. Ее оценка личностных качеств Аманды была на удивление жесткой, и это после одного-единственного вечера, проведенного с нами: она будто бы слишком высокого мнения о себе, она настолько заражена недовольством по отношению к окружающему миру, что это не может не отразиться отрицательно на семейной жизни; она очень неестественна и вынуждена постоянно разыгрывать какую-нибудь роль, потому что еще не нашла свою собственную. Моя сестра — психолог по образованию. Однако, вместо того чтобы прислушаться к ее мнению, я отмахнулся от него, приняв его за ревность.

Я хочу вам рассказать одну очень показательную историю. Прошлой осенью мне нужно было написать репортаж о команде московских боксеров, приезжавших в Берлин, потому что коллега, специализировавшийся на боксе, был как раз в отпуске. В репортаже надо было рассказать не только о спортивных состязаниях, но и о приеме, который устроил главный бургомистр в честь советских гостей. Прием затянулся до полуночи, а материал нужно было сдать в редакцию не позже четырех часов утра. Когда я вернулся домой, Аманда уже спала, я разбудил ее и попросил мне помочь — в машинописи она могла дать мне огромную фору. Она мгновенно с готовностью включилась в работу, я писал от руки, она тут же печатала это на машинке. Чтобы сэкономить время, я не стал перечитывать готовую рукопись. На следующий день, прочитав текст репортажа в газете, я увидел, что Аманда самовольно выступила в роли редактора и не поскупилась на правку.

Вы только представьте себе — не спросив разрешения автора, заменить не понравившиеся слова, переписать, на ее взгляд, неудачно сформулированные пассажи и просто вычеркнуть целый абзац! Я до сих пор точно помню количество исправлений: девятнадцать. Девятнадцать случаев вероломства. Я не могу сказать, что во всех этих случаях измененный текст выглядел хуже, чем оригинал, но сам факт такого поведения Аманды привел меня в ужас. Оттого что в редакции репортаж похвалили, мне было не легче. Я потребовал у Аманды объяснений, она ухмыльнулась и заявила, что ночью просто не было времени для дискуссий. Тем более, возмутился я, не надо было лезть не в свое дело, на что она посоветовала мне не корчить из себя светило журналистики. Когда я заметил, что отсутствие времени, может быть, и можно было скрепя сердце принять как аргумент в защиту мелкой правки, но вычеркивание целого абзаца — это уже чересчур, она ответила, что этот пассаж был настолько подхалимским, что даже мне самому это не могло не броситься в глаза. Пару каких-то вшивых боксерских поединков еще не повод для дешевых гимнов в честь германо-советской дружбы. Или, может быть, кто-то в редакции заметил отсутствие моих панегириков и обиделся на меня за это?

Факт то, что мой брак с Амандой повредил моему профессиональному авторитету в редакции. Там ее сектантские воззрения всем хорошо известны, а ее выпады в адрес партии и правительства уже стали легендой. Мужа такой жены можно легко заподозрить в том, что личные симпатии для него важнее политической твердости. И, если вас интересует мое мнение, в этом есть свой резон. Руководство редакции уже не считает меня таким же политически надежным, как раньше; для выполнения определенных задач я им уже не подхожу. Официально мне этого никто не говорил, но это так. Не может быть простым совпадением, что до женитьбы меня регулярно посылали в командировки в капиталистические страны, а после свадьбы — всего один — единственный раз. Не поймите меня превратно, Аманда всегда была мне дороже всех капиталистических стран, вместе взятых. Я просто говорю о некой неприятной тенденции, которая не могла не огорчать меня, потому что очень напоминала понижение по службе.

Аманда обладала верным чутьем: я, конечно же, сигнализировал в злополучном репортаже о своей лояльности. В конце концов, любая статья — это не только информация о предмете или событии, но в то же время и о самом авторе. Если я говорю, что не жалуюсь на свое «понижение по службе», то это вовсе не значит, что я принял его без боя. Я хотел двумя-тремя фразами, ласкающими слух начальства, намекнуть, что совсем не изменился, и как раз это-то она мне и испортила. Зачем? Что за этим стояло? Убеждения? Чувство стыда за меня? Боевой задор? Я скажу вам, что было истинной причиной: высокомерие. Высокомерие и беспардонность плюс отсутствие чувства солидарности.

Мне кажется, это вполне законное требование к жене — чтобы она с пониманием относилась к взглядам своего мужа, если эти взгляды являются неотъемлемой частью его профессии. Но для Аманды это, по-видимому, неприемлемое требование. Мера ее терпимости и готовности к компромиссам оказалась настолько мала, что мне приходилось постоянно быть начеку. Разве можно чувствовать себя комфортно в браке, если в общении с женой нужно взвешивать на золотых весах каждое свое слово, если двигаться можно только ползком или короткими перебежками, как в тылу врага? Только в отношении ребенка и Люси она являла чудеса снисходительности и терпимости. Мне кажется, я бы лучше относился к Себастьяну, если бы видел в нем товарища по несчастью. В сущности, я испытывал к нему чувство зависти.

Счастья видеть, как жена хотя бы изредка поступается собственными убеждениями или принципами ради мужа, я так и не познал. Сначала я ждал этого как чего-то само собой разумеющегося, потом — как чуда. И наконец я этого от нее потребовал. Не думайте, что речь всегда шла о каких-нибудь мелочах, иногда мне просто необходима была ее помощь, как спасательный круг утопающему. Но она молча смотрела, как я иду ко дну. Однажды мы попали в автодорожное происшествие. Мы ехали ночью из гостей, я немного выпил, реакция, конечно, была замедленной, и я на прямой, как струна, дороге, врезался в придорожное дерево. Никто не пострадал. Кроме машины. На нее было больно смотреть. Свидетелей не было, но, пока мы стояли перед машиной и препирались, неожиданно появился пожилой мужчина с собакой. От вызова дорожной полиции было уже не отвертеться. Я просил Аманду сказать инспектору, что это она была за рулем, я умолш ее сделать это. Во-первых, она была трезва, во-вторых, права были мне нужнее, чем ей. В-третьих, нежелательные пересуды коллег. Аманде ничего такого не грозило, она не член коллектива. Но она не согласилась. Результат оказался таким, как я и ожидал: лишение водительских прав на год, штраф пятьсот марок и щедрая порция шпицрутенов в редакции. На собрании мои соратники битый час сурово осуждали мое пьянство за рулем; стоя у позорного столба и объясняя, как я мог дойти до такого безобразия, я впервые почувствовал что-то вроде ненависти к Аманде.

Я понимаю, эта история вряд ли годится для суда, но вы теперь хотя бы знаете, с кем мы имеем дело. Аманда обвиняет меня в бесчувственности, при этом сама она безжалостна. Хотите узнать, чем она обосновала свой отказ взять на себя вину за ночное происшествие на дороге? Если бы я послушал ее, сказала она, ничего бы не случилось — она предлагала оставить машину перед домом знакомых, у которых мы были в гостях, и вызвать такси. Как будто это было так уж важно, кто прав, а кто виноват! Ремонт стоил четыре с половиной тысячи марок, все до единого пфеннига из моего кармана: страховая компания не заплатила ни гроша, потому что я был в «нетрезвом состоянии». То, что это были и ее деньги, Аманду не заботило, тут ее жадность вдруг уступила место желанию во что бы то ни стало доказать свою правоту.