На главной улице есть несколько маленьких лавок. Перед входами стоят часовые, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками. Встречается много военных в хорошей униформе и начищенных сапогах. Колонны депортируемых, эскортируемые солдатами, — обычное зрелище на улице. То же самое, что было здесь и раньше. Только акценты изменилась. Я вижу это по похоронным процессиям, которые каждый день под более или менее громкие звуки «тамтамов» тянутся по Красному проспекту.

На некотором расстоянии перед процессией идет человек, который несет на голове как огромную длинную шляпу обтянутую красной материей, крышку гроба. Время от времени он медленно оборачивается вместе с крышкой, чтобы посмотреть следует ли процессия за ним. Следом движется запряженная кудлатой лошадью телега, явно знавшая еще царские времена. На платформе четыре выкрашенные светло-голубым колонки поддерживают украшенную резьбой крышу. Открытый гроб на телеге установлен наклонно. Можно видеть лицо и руки мертвого. Кучер сидит на козлах в большой меховой шапке, поводья висят у него на руке, он скручивает сигарету. За телегой двигается музыкальная капелла, состоящая из мужчин и женщин. Они в убогой одежде, идут, спотыкаясь, посреди улицы. Только сверкающие серебром инструменты как-то объединяют безотрадно выглядящую группку. За капеллой идут скорбящие, рабочие и работницы, колонны комсомольцев, молодых коммунистов и т. д. На длинных палках несут большие транспаранты, на красном фоне — белые буквы. Много красных флагов, похожих на наши церковные знамена, только эмблемы немного другие. Репертуар капеллы составляют два траурных марша. Я слышал их в Новосибирске тысячи раз и сегодня, когда я думаю об этом городе, в ушах опять звучит та же тягучая, невыразимо безнадежная музыка.

Новосибирск лежит на Оби. Но добраться до реки трудно. Между городом и водой тянутся железнодорожные пути. Сам берег застроен диким образом. На другом берегу стоит свежепостроенный завод комбайнов, самое большое предприятие города. Выше по течению виден новый двухколейный железнодорожный мост, построенный для новой линии, ведущей в угледобывающие районы. Начиная с первого января по этому мосту будут в день проходить двадцать грузовых поездов. Западносибирский уголь должен через него доставляться в рудные районы Урала, руда с Урала, наоборот, в сибирский «рурский район». Оба района разделяют 2300 км.

В Новосибирске есть парк — «парк Сталина»: тощий березовый лесок, бывшее кладбище. Между деревьями желтеет степная трава. Пара невзрачных клумб. Открытая сцена, где провинциальные певцы исполняют свои арии, зацементированная танцплощадка для юных коммунистов, открытый кинозал, где в виде фильмов бесплатно демонстрируются успехи пятилетнего плана. Очередь стоит перед будкой, где продается квас, — сделанный из забродившего хлеба кисловатый освежающий напиток. Еще одна будка с парфюмерией. Тысячи бутылок и бутылочек, прозрачных и цветных, всех размеров и форм предлагаются на продажу. Государство заваливает своих граждан хорошо пахнущими жидкостями. Пять рублей, десять рублей, двадцать рублей флакон. Никто не покупает. Иногда здесь вечерами играет военный оркестр, и тогда все на ногах.

Утром седьмого июня, на следующий день после моего прибытия в Новосибирск, я явился в сопровождении венгерского коллеги к месту работы. На боковой улице, то есть на разъезженной песчаной дороге, находилось пятиэтажное скучное здание, наполовину еще незаконченное.[16] По деревянной временной лестнице поднимаемся на второй этаж, где находится проектный отдел строительства сибирской железной дороги. Шеф отдела, 35-летний инженер, принимает меня по-дружески. Мой венгр, который приехал на три месяца раньше, но уже немного понимает и говорит по-русски, служит переводчиком. Сначала необходимо выполнить массу формальностей, выдаются анкета за анкетой, пишутся «бумажки» и суются мне в руки. Я получаю продуктовую книжку, по которой могу покупать в магазине, предназначенном для иностранцев. Этот магазин находится на Красном проспекте. Перед входом стоит часовой с винтовкой с примкнутым штыком, так же как перед многими другими домами. Здесь я могу купить все и ничего: обувь и одежду, но, к сожалению, только немногих определенных размеров, граммофон, но без пластинок и иголок, продукты по предназначенным для меня нормам, молоко и яйца — если они там случайно окажутся. В одном углу лавки стоит шкаф с кубками и фарфором, как будто в тире. В центре помещения — круглый стол с красным плюшевым диваном и креслами, где всегда сидят два-три пьющих пиво специалиста. Над прилавком большой плакат с немецкой надписью: «Ленин живет в сердцах каждого честного рабочего». Большие витрины частично завешены, частично декорированы красным материалом и цветными портретами Ленина и Сталина. Несмотря на скудость всего в этой лавке, мы все-таки могли кое-как ею обходиться. Но по сравнению с русскими мы снабжались по-княжески. Наши русские коллеги не видели ничего обидного в том, что мы, иностранцы, снабжались лучше, чем они. Напротив, благодаря нашим знаменитым продуктовым книжкам, мы приобретали слишком много друзей, которые рассчитывали вместе с нами пользоваться нашими рационами. Белый хлеб, молоко, яйца, масло русские инженеры не получали вообще, а все прочие их продуктовые нормы были намного ниже норм для иностранцев. К тому же цены на продукты для наших русских коллег иногда в десять раз превышали то, что должны были платить мы, иностранцы. И даже если наши зарплаты были не намного выше, чем зарплаты русских, то продуктовые книжки делали нас привилегированным классом. Такими особыми привилегиями пользовались среди русских только высшие чиновники, высокие партийные функционеры, военные и, прежде всего, ГПУ тайная государственная полиция. У этих тоже имелись свои закрытые магазины, где могли покупать только они и только по специальным книжкам. Собственно «открытых», то есть доступных всем жителям, магазинов было очень мало, и то, что там можно было достать, было дорогим и плохим. Продукты продавались только в закрытых лавках и на свободном рынке, где цены были заведомо недоступными. Рабочие и служащие покупали тоже в закрытых лавках, поскольку все предприятия и управления имели свои продуктовые магазины. Они значительно отличались друг от друга, так как одни тресты обеспечивали своих рабочих лучше, чем другие. Рабочие сибирского золотодобывающего треста и комбинатов тяжелой индустрии находились в наилучшем положении. Обеспечение инженеров и высших служащих тоже отличалось от обеспечения рабочих. При тех же ценах рабочие получали только самые необходимые продукты питания и в намного меньших количествах.

Особенно отчетливо разница в обеспечении продуктами проявлялась во время обеда. Почти все русские ели в столовых на предприятиях, поскольку только немногие семьи имели возможность готовить пищу дома, и к тому же самостоятельно приготовленный обед стоил гораздо дороже, чем готовая еда на работе.

В нашем управлении было три столовых. Одна предназначалась для рабочих и низших служащих. Еда этих людей была очень плохой и стоила 1,50 рубля при месячном заработке от 80 до 150 рублей. Для среднего уровня, более высоких служащих и для инженеров с заработком от 200 до 500 рублей имелась еще одна столовая, в которой первое блюдо стоило один рубль, второе — два рубля и простой десерт тоже один рубль. В третью столовую нашего управления имели доступ высшие служащие, начиная с руководителей отделов, с заработком от 600 до 900 рублей и партийцы. Обед здесь был относительно хорошим и обильным, состоял из супа, мясного или рыбного блюда и десерта, но стоил только 2,50 рубля. В этой последней столовой, где столы были накрыты скатертями и прислуживали чисто одетые девушки, получил право есть и я. Большинство инженеров и техников нашего управления вообще не знали о существовании этого закрытого заведения. Зайти в эту столовую, как и в две других можно было только по предъявлении соответствующего удостоверения. Контроль был очень строгим.