Я пытался втолковать, что дезертиры (не заостряя персонально) мне нужны не просто в живом, но и невредимом виде, чем окончательно довел комроты до слез умиления. Он не стал выяснять, какого дьявола мне это надо, а просто отослал к сержантам – дескать, с этими бугаями и договаривайся. Так я и сделал.

– Шуточки у вас, товарищ, как к вам обращаться… – просипел жилистый верзила сержант Капустин.

– Капитан, – подсказал я. – Плюс-минус. Если к вечеру не разжаловали.

Шутка младшему комсоставу понравилась. Доверительность отношений выстраивалась по мере выкуривания моих сигарет.

– Усвоено, – кивнул сержант, недоверчиво косясь на мою просоленную штатскую штормовку. – А вдруг начнут палить по нам, товарищ плюс-минус капитан? Уговаривать прикажете? А подстрелят, не дай бог, кого из пацанов?

– А если нас подстрелят? – вторил сержант Архипов – ряха не менее внушительная и авторитетная. – Не-е, товарищ прокурор, предложение непродуманное – пусть всегда буду я, как говорится. Извиняйте, а приказать нам вы не можете – вон, своих приказчиков хренова туча.

– Двоих они уже подстрелили, – напомнил Капустин, – когда из части драпали. Но это «гансы», их не жалко. А вот своих парней мы подставлять не будем.

– Приказать не могу, согласен, парни, – признал я. – Но отпуск выбить в состоянии. Понимаете намек? Десять дней свободы, не считая проезда. Дембель ведь еще не завтра, нет?

Намек был предельно симпатичный. Сержанты обещали полное содействие. Ну а как оно в жизни получится – в общем, хрен ее знает, товарищ майор, в смысле, капитан. Плюс-минус. Стоит ли раньше времени делить шкуру неубитого медведя?

Шаг за шагом рота продвигалась. Дорога размокла, моросил дождь. Тучи превратились в однотонную серость. Машины, следующие из Марьяновска в Чебаркуль, без разговоров разворачивали, зачастую под дулами автоматов, идущие в обратном направлении тщательно обыскивали и с богом отпускали. «Шеф! – хохмили солдатики. – Увези нас отсюда! Третья улица Строителей…» Не обошлось и без курьезов. Чудо кустарного автопрома, склепанное из обломков былых аварий, едва не проскочило мимо теряющих бдительность солдат. Якуты везли какие-то шкурки. Упорно делали вид, будто русского языка не понимают и вообще обитают на соседней планете. На автоматы не реагировали, махали руками и показывали ужимками, что им надо проехать. «Шкурки портятся?» – хихикали служивые, роясь в багаже. Докопались до пожилой якутки, едва не доведя женщину до инфаркта. Молчанию этой представительницы коренной нации позавидовал бы сам Будда. «Долго пытали гестаповцы Зою, – резюмировал Аристов, – но пин-код отважная партизанка унесла с собой в могилу». – «Да она же немая, братцы!» – прозрел кто-то сообразительный. «Да-да, немая, немая», – закивали обретшие дар речи якуты.

Никто из представителей нацменьшинства не видел сбежавших солдат. Надвигались сумерки. Транспорта становилось меньше. Дождь зарядил бесконечной стеной. Ныл Булдыгин в кузове. Аристов потянул меня к обочине и заговорщицки предложил выпить. «По сколько сбрасываемся?» – пошутил я. «Должником будешь». – Он извлек из «непромокашки» увесистую фляжку и нетерпеливо показал: не задерживай… Кашлял кто-то из солдат. Орали сержанты. Кому-то стало плохо – парня волоком потащили в «Урал». «Давление у Димки артериальное, – волнуясь, просвещал приятель. – Как погода зашкалит, так комары на нем начинают взрываться…»

Декаданс полнейший. Вкупе с надвигающейся темнотой совсем тоскливо. Не захочешь, а заматеришься.

– Эй, грузди, полезайте в кузов, – ворчал из недр грузовика Булдыгин. – Хрена там бродить? Не поймают никого сегодня…

Ленька гнездился на сырой мешковине, неунывающе бурча, что бороться с ленью надо на чем-то мягком и желательно многослойном.

– Ох, и любишь ты себя, Леонид, – растирал отдавленные кости Булдыгин. – И за что, спрашивается?

– Ни за что, Булдыгин, – хохотал Ленька. – Я люблю себя безо всяких на то оснований. Это слепая любовь.

Обустраивались солдатики – кто-то сидя, кто-то под лавкой. К наступлению темноты поиски теряли смысл. Половина подразделения рассосалась по машинам, остальные вставали в оцепление. Лаяли сержанты, распоряжаясь тянуть навесы между кустами, жечь костры. «А меня волнует, что дрова сырые?! – вопил Капустин. – Бензином полей!.. Эх, солдаты, итить вашу! Делайте что хотите, но чтобы через десять минут эти долбаные костры горели!»

Они действительно горели. Сквозь лохмотья брезента было видно, как мечется зарево пламени по завалам – не жалели горючего. Я уснул в какой-то странной позе – свернутый вчетверо. «Ко всему человек привыкает», – обреченно думал я, проваливаясь в мир так называемого покоя. Только бы Наталья не приснилась…

Она и не приснилась.

Зато пробуждение было смерти подобно. Стужа ломила кости. Болело во всех суставах. Тоска – дремучая… Я вскочил и начал лихорадочно растирать ноги. Начало шестого, брезентовый полог отброшен, серость за бортом, дождя как будто нет, но сыростью пронизан каждый дюйм пространства. «То ли еще будет, о-е-ей…» – бубнила под висками Алла Борисовна.

Кузов дернулся, приходя в движение. Машина протащилась несколько метров, встала. В кузове – только свои (остальные давно на службе). Рычали сержанты за бортом, хрустел сырой бурелом.

– Скверно жить после ливня в окопе,

Трудно прятаться, если жара.

Не вчера ли я молодость пропил?

Нет, по-моему, позавчера… —

убитым голосом продекламировал Булдыгин и отпил из Ленькиной фляжки. Затем он начал извлекать из увесистого портфеля составляющие «витаминизированного» завтрака: лук, сыр, помидоры. – Бедный Булдыгин, – бормотал Аристов, украдкой мне подмигивая. – Правда, Мишка, этот лирик плохо смотрится в суровой мужской обстановке? Зато жена у него золотая – вон как парня экипировала. Моей Зинке до этого далеко – она умеет шить, вязать, готовить, а также все это тщательно скрывать.

– Шли бы вы, – огрызнулся Булдыгин.

– Слушай, Викторыч, а портфель-то чего у тебя так раздут? – не отставал Аристов. – Телевизор супруга положила?

Я схватил фляжку и машинально потряс – пустая. Где же условия для сносного существования?

– Мечты забываются, – подтвердил Аристов, – Павел Викторович сделали маленький глоточек.

– Сам и выдул, – возмутился Булдыгин, – болтун хренов…

Происшествий и находок с утра не было. Ночь прошла спокойно, если не считать, что добрая половина роты чихала и кашляла. Чай в термосе безнадежно остыл. Сжевав бутерброд, запив его холодной горькой жижей, я сунул в зубы сигарету и вывалился из машины.

Картинка в корне не менялась. Два «Урала» в одну колонну. Солдаты, словно бомжи по свалке, бродили по канавам и подлеску. Двое на задворках с тепловизорами. Далеко впереди – передовой дозор (рисково там ребятам). Сержант Архипов выбирал достойнейшего для благородной миссии.

– Эй, вы, четверо, а ну встали! Будем считаться: кубик-рубик, шарик-х…ярик… Лопухин! Пулей за сухим пайком!