из моей поэмы Zang tumb tumb («Осада Адрианополя»). На столе передо мной были расположены телефонный аппарат, рейки и молотки, с помощью которых я мог имитировать приказы турецкого генерала и шум ружейной перестрелки и пулемётов.

В трёх местах зала были подготовлены три доски, к которым я приближался поочерёдно, то подходя, то подбегая, чтобы быстро нарисовать на них мелом аналогию. Слушатели, постоянно поворачивающиеся, чтобы следовать за моими маневрами, участвовали всем телом, возбуждённые эмоциями под воздействием неистовой битвы, описанной в моих словах на свободе.

В дальнем зале были расположены два больших барабана, из которых помогавший мне художник Невинсон извлекал орудийный грохот, когда я подавал ему телефонные сигналы.

Растущий интерес английской публики превратился в исступленный восторг, когда я достиг максимального динамизма, чередуя болгарскую песню «Шуми марица» со вспышками моих образов и грохотом звукоподражательной артиллерии.

Милан, 11 марта 1916

V

Ф. Т. Маринетти, Б. Корра, Э. Сеттимелли, А. Джинна, Дж. Балла, Р. Кити

Футуристический кинематограф

Книга, абсолютно пассеистское средство сохранения и передачи мысли, была давно обречена на исчезновение, так же как соборы, башни, зубчатые стены, музеи и пацифистский идеал. Книга, статичный товарищ всех сидячих ностальгирующих нейтралистов, не может уже ни забавлять, ни вдохновлять новые футуристические поколения, упоённые революционным и воинственным динамизмом.

Пожар всё больше облегчает европейскую чувствительность[63]. Наша большая гигиеническая война, которая должна удовлетворить все чаяния нашей нации, стократно умножает новаторскую силу итальянского народа. Футуристический кинематограф, который мы замышляем, радостная деформация Вселенной, алогичный и неуловимый синтез мировой жизни, станет лучшей школой для молодёжи – школой радости, скорости, силы, смелости и героизма. Футуристический кинематограф обострит и разовьёт чувствительность, ускорит творческое воображение, даст уму чудесное чувство симультанности и вездесущности. Таким образом, футуристический кинематограф внесёт свой вклад в общее обновление, заменив журнал (всегда педантский), драму (всегда предсказуемую) и убив книгу (всегда тоскливую и гнетущую). Необходимости пропаганды вынуждают нас иногда публиковать книгу. Но мы предпочитаем выражаться посредством кинематографа, больших таблиц слов на свободе и движущихся светящихся надписей.

Нашим манифестом «Футуристический синтетический театр», победными турне театральных трупп Гуалтьеро Тумиати, Этторе Берти, Аннибале Нинки, Луиджи Зонкада, двухтомным сборником 80 театральных синтезов «Футуристический синтетический театр» мы начали в Италии революцию драматического театра[64]. Ещё раньше другой футуристический манифест реабилитировал, восхвалял и совершенствовал «Театр-варьете»[65]. Поэтому логично теперь перенести наше животворительное усилие на другую область театра – кинематограф.

На первый взгляд, недавно родившийся кинематограф может показаться уже футуристическим, то есть лишённым прошлого и свободным от традиции, но на самом деле, возникая как театр без слов, он наследует все самые традиционные отбросы литературного театра. Поэтому мы можем обратить на кинематограф всё, что мы уже говорили и делали в отношении драматического театра. Наше действие законно и необходимо, поскольку кинематограф до сегодняшнего дня был и пытается остаться глубоко пассеистским, в то время как мы видим в нем подлинно футуристические возможности и средства выражения, наиболее пригодные для плюричувствительности художника-футуриста.

Кроме интересных фильмов о путешествиях, погонях, войнах и т. д., нам стремятся навязать только самые пассеистские пьесы, пьески и пьесищи. Тот же сценарий, который по своей краткости и разнообразию может показаться передовым, в большинстве случаев оказывается ничем иным, как избитым и горестным анализом. Все необъятные художественные возможности кинематографа, следовательно, абсолютно нетронуты.

Кинематограф – это искусство само по себе. Значит, кинематограф никогда не должен копировать театральные подмостки. Будучи по сути своей визуальным, он должен прежде всего проделать эволюцию живописи – оторваться от реальности, от фотографии, от прелестного и торжественного. Стать антиграциозным, деформирующим, импрессионистским, синтетичным, динамичным и словосвободным.

Нужно освободить кинематограф как средство выражения, превратив его в идеальный инструмент нового искусства, бесконечно более широкий и гибкий, чем все ранее существовавшие. Мы убеждены, что только в нём можно будет достичь той поливыразительности, к которой стремятся все самые современные художественные поиски. Футуристический кинематограф именно сегодня создаёт поливыразительную симфонию, которую мы уже год назад предвещали в нашем манифесте «Вес, размеры и цены художественного гения»[66]. В футуристические фильмы в качестве выразительных средств войдут самые разные элементы – от фрагментов реальной жизни до цветных пятен, от линии до слов на свободе, от хроматической и пластической музыки до музыки предметов. В целом это будет живопись, архитектура, скульптура, слова на свободе, музыка цветов, линий и форм, смешение вещей и доведённой до хаоса реальности. Мы предложим новые вдохновения поискам живописцев, которые стремятся взломать ограничения картины. Мы приведём в движение слова на свободе, которые разламывают границы литературы, двигаясь в сторону живописи, музыки, искусства шумов и перекидывая великолепный мост между словом и реальной вещью.

Наши фильмы будут:

1. Кинематографом аналогий, использующих непосредственную реальность в качестве одного из двух элементов аналогии. Например, желая показать тревогу главного героя, вместо того, чтобы описывать все стадии его страдания, мы дадим эквивалентное выражение этой тревоги в зрелище изрезанных, кавернозных гор.

Горы, моря, леса, города, толпы, войска, отряды, аэропланы часто будут нашими словами, потрясающе выразительными, – весь мир станет нашим словарём.

Например, желая показать чудное веселье, мы изобразим небольшой отряд стульев, который игриво летает вокруг огромной вешалки, пока не решится, наконец, прицепиться к ней. Или хотим показать злость – вдребезги разобьём гнев на вихрь жёлтых шариков. Хотим показать томление героя, который утратил веру в былой нейтральный скептицизм – представим героя, воодушевлённо обращающегося к толпе, которому подбегающий вдруг Джованни Джолити исподтишка запихивает в рот вилку макарон, топя его крылатое слово в томатном соусе[67].

Украсим диалог быстрым и симультанным показом каждого образа, который возникает в уме персонажа. Например, представляя мужчину, который говорит женщине: «Ты прекрасна как лань», – покажем лань. Или, например, если герой говорит: «Твоя светлая и свежая улыбка подобна морю, к которому спустился, наконец, усталый путник с высоких гор» – покажем путника, море, горы.

Таким образом, наши персонажи будут абсолютно понятны, как если бы они говорили.

2. Кинематограф поэм, речей и поэзии. Покажем чередование на экране всех заключённых в поэзии образов.

Пример: «Песнь любви» Джозуэ Кардуччи[68]

С немецких скал, как соколы, присевших перед охотой…

Покажем скалы и притаившихся соколов.

Из церквей, воздевших к небу длинные мраморные руки в молитве Господу,

Из монастырей в городах и предместьях, под звуки колокола сидящих мрачно меж редких деревьев, как кукушки, поющие о тоске и странных радостях…

Покажем церкви, которые понемногу превращаются в молящихся женщин и Господа, который свысока одобряет их, покажем монастыри, кукушек и т. д.

Пример: «Летняя песня» Джозуэ Кардуччи