японские шпионы, могут и не знать, что они японские шпионы. Считать себя борцами с мировой несправедливостью в целом и российским самодержавием в частности. Анархисты, социалисты, прочие переустроители общества. Валерий Николаевич как раз подходит на роль если не социалиста, то сочувствующего. Возрастом, происхождением, воспитанием. Люди, не знавшие нужды, нередко живут с чувством вины. Считают, что жизнь несправедлива. Что они должны пожертвовать состоянием, свободой, а порой и жизнью ради всеобщего блага. А если и не считают, то им внушают: жертвуй, жертвуй. Умрешь не даром: дело прочно, когда под ним струится кровь. Но ведь не Валерий стукнул. Это Валерия стукнули. В чём смысл? Ладно. Не моё это дело. Моё дело другое.

Глава 4

4

1 марта 1904 года, понедельник,

Ялта

Бричка неторопливо везла нас вверх. Дождь, воздух сырой, но весной определенно пахнет. Распускающиеся почки на деревьях и кустарниках тому причиной, или обман обоняния?

Ехать к Чехову меня позвал Альтшуллер. Не без цели, конечно. Вероятно, себе он казался тонким политиком, но какая тут политика? Отчаяние тут, а не политика.

Дом Чехова мне, как новоявленному собственнику, понравился. Я бы такой купил, не будь у меня иных планов. Скромно, но со вкусом. И участок вокруг — словно Ботанический Сад.

У меня тоже такой. И планов много.

Мы покинули бричку, наказав кучеру ждать.

Но в доме нас встретила прохлада. Летом она хороша, но сейчас? Особенно учитывая, что здесь жил больной… Плюс двенадцать, не больше. А на улице все шесть. Либо топят скверно, либо печи скверные.

Чехова я не узнал. Не похож он был на свой портрет работы Браза. Ничуть. Там, на портрете, ему на вид сорок пять, а въяве можно дать все шестьдесят.

Принял он нас с видом смущенным, мол, простите, что я таков. Видно, стесняется меня. К Альтшуллеру-то он привык, можно сказать, на короткой ноге. А передо мной неловко, что организм неисправен. А он зело неисправен, организм, вне всякого сомнения. Понятна тревога Исаака Наумовича. Все признаки легочно-сердечной недостаточности налицо, любой студент увидит.

Я послушал Чехова деревянной трубочкой лунного эбена, купленной когда-то по случаю в Лондоне. Слышно хорошо, что дело плохо. Потом провел термокартирование, метод в России малоизвестный. Когда Антон Павлович оделся, и мы втроем сели за стол, я, для разрядки атмосферы, рассказал, как и что.

— Известно, что поражение органов, в том числе легких, зачастую сопровождается воспалением. А где воспаление, там повышение температуры. Температуру нетрудно почувствовать, да вот хотя бы рукой — когда мы прикладываем ладонь ко лбу больного. Это знает каждый врач. Но при известном навыке можно и не прикладывать, а чувствовать тепло на расстоянии. И это может каждый — не обязательно прикасаться к утюгу или самовару, чтобы определить, горячие они или холодные. При наличии врожденной предрасположенности и посредством упражнений человек может определять бесконтактным способом очаги воспаления на глубине в два, три и даже пять-шесть сантиметров, например, в легких. Что я, собственно, и сделал.

— Это замечательно, — сказал Чехов. — Если врачи овладеют этим искусством, то многое тайное станет явным.

— Не думаю, что овладеют. Это искусство прошлого, ещё, говорят, в Египте времен пирамид им владели жрецы. Сейчас на смену пришла наука. Икс-лучи пронзают организм насквозь. Запечатленные на фотографическую пластинку, они дают возможность оценить состояние объективно, задокументировать его, а впоследствии сравнить состояние в ходе развития болезни или, напротив, в ходе выздоровления. Со временем аппараты, основанные на использовании икс-лучей появятся в каждой мало-мальски приличной больнице. Так что я последний из могикан.

— И когда же будут подобные аппараты?

— Они уже есть, даже и в России. Пока несовершенны, но дайте срок. Я, кстати, купил аппарат фирмы «Сименс», на днях доставят. Но это для научных целей.

— Где купили? — для Альтшуллера это было новостью.

— В Германии, вестимо. Сейчас он плывет по Дунаю, а потом морем — сюда, в Ялту. В апреле планирую запустить в работу. Если пойдёт хорошо, можно будет подумать о его использовании на практике, в «Яузларе», к примеру.

Мы ещё поговорили немного, но Чехов слабел на глазах, и мы оставили писателя на попечении его домашних — матери и прислуги.

Скверном попечении, нужно сказать.

Всю обратную дорогу мы молчали. Ни к чему кучеру слушать наши разговоры.

У Дома Роз мы покинули бричку, я пригласил Исаака Наумовича к себе.

Дом Роз теперь мой. И хотя я затеял ремонт — самый поверхностный, покрасить, освежить, — осталось довольно помещений пока нетронутых, вполне пригодных для проживания. Потому я три дня назад оставил «Францию» и перебрался к себе.

Это звучит — к себе!

Ну, и удобнее.

Для дела.

Мы прошли в кабинет, обставленный бедно: многое прежний владелец взял с собою в новый дом, ещё более роскошный.

Ничего, нам хватит и пары венских стульев, и простенького стола «Гей, славяне!».

— Мустафа, приготовь-ка нам кофе, пожалуйста.

Мустафа, недавно нанятый слуга-турок, делает хороший кофе, потому я его и нанял. А остальное приложится.

— Итак, каково ваше мнение о больном, коллега? — спросил меня Альтшуллер.

— Какое уж тут мнение, Исаак Наумович. До лета он, пожалуй и доживёт. А до осени — вряд ли.

— Вот и я того же мнения, — сказал Альтшуллер. — Распространение процесса, общий хабитус, кровохаркание, потеря веса — всё это очень нехорошие признаки.

— Одно мне непонятно: почему Чехов, сам врач, так наплевательски относится к собственному здоровью? Я ознакомился с его историей болезни. Все эти поездки в Москву и прочие места — зачем? Климат Ялты целебный, но перемена климата разрушительна. Или вот сейчас — в доме холодно, это зачем? Опять же диета больного вызывает сомнение. И многое другое.

— Позвольте ответить. Чехов — человек мягкой души. Ему трудно, почти невозможно жить для себя. Вы говорите — холодно. Знаете, почему? Печи в доме хорошие. Топить нужно исправно, и будет тепло. А прислуга топит плохо, экономит. Потому что если не экономить, излишков не будет, и украсть станет нечего. Диета? Кухней заправляет мамаша Чехова. Она велит кухарке готовить на её, мамашин вкус. А что Антону Павловичу эта еда не годится — так сын должен почитать мать и повиноваться. Почему ездит в Москву? Потому что там жена. Казалось бы, жена должна быть при больном муже, но ведь Ольга Леонардовна вся в искусстве, она не может жить вне сцены! Ну, не можешь, так не можешь, но зачем было женить на себе Чехова? Потому что быть женой первого в России драматурга почётно, это укрепляет