— Вы считаете? Но ничего особо ценного я в номере не оставил. Правда… Извините, я вас покину, — и он вскочил и поспешил к выходу. Проверить номер, конечно. Целы ли вещички.

Странный человек. И странное происшествие. Пятница, тринадцатое. Суеверные люди в такой день дома сидят, постятся, Псалтырь читают. Но это в России тринадцатое, а в Европе уже двадцать шестое. Европейцам легче.

Тут подали луковый суп, и я перестал отвлекаться на пустяки. Что мне Никитин? Что я Никитину? Два человека в чужом городе. Пока чужом. Ну да, я его приветил. Водку предложил. От всей широты баронской души. И в результате узнал нечто необычное: странная записка от незнакомца.

К необычному нужно присматриваться, прислушиваться и принюхиваться. Именно необычное зачастую обнажает подоплеку того, что происходит перед нами.

Да я и сам — необычное.

— Доктор! Господа, среди вас есть доктор? — взывал кто-то.

Ну вот. А я только собрался выпить водочки!

— Что случилось!

— Быстрее! Пожалуйста, быстрее! В семнадцатый нумер! Человек умирает!

Человек умирает — довод веский. Бегом-бегом через зал в вестибюль, потом по лестнице, потом по коридору, и вот он, семнадцатый номер. А на ковре лежит ничком мой самый новый знакомец, Никитин-сын.

Но не умирает, нет. Не сегодня.

Его приложили по голове. Умело. Дубинкою. Не той, что рисуют карикатуристы — громадной и сучковатой, а дубинкой цивилизованной, гуманной. Воровской дубинкой-баклажаном.

Без сознания. Зато живой. Подобных случаев в Лондоне за тот год, что сотрудничал со Скотланд-Ярдом, я повидал немало.

А, вот Никитин-сын уже и в сознании. Каком-никаком.

— Потерпите, голубчик. Эй, человек, помогите поместить господина Никитина на диван!

Человек, конечно, помог. Даже два человека. Потом принесли тазик, кувшин тёплой воды, кувшин холодной воды и полдюжины полотенец. Я обтер лицо теплой водой (в чём, собственно, не было никакой нужды, но больной чувствовал, а окружающие видели, что доктор старается), потом другое полотенце намочил водой холодной, отжал — и положил Никитину-сыну на лоб.

— Полежите, полежите, голубчик. Сейчас вам станет легче! — я осмотрел глаза. Зрачки одинаковые, на свет реагируют, нистагма нет. Будем надеяться, что ударил Валерия Николаевича большой профессионал, умеющий соизмерять средство и цель.

— Что здесь происходит? — спросила женщина.

Я обернулся.

— А вы, сударыня…

— Я владелица гостиницы!

— Владелица гостиницы… Тогда слушайте. Ваш постоялец получил сотрясение мозга вследствие ушиба теменной области головы. Я оказал ему первую помощь. Считаю, что непосредственная опасность господину Никитину не угрожает. Настоятельно рекомендую передать господина Никитина под наблюдение местного врача.

— Но вы… Но вы сами сказали, что его жизни ничего не угрожает!

— В данный момент. Но возможны осложнения. Чтобы их вовремя распознать, и необходимо наблюдение врача. А теперь я бы попросил всех удалиться — пострадавшему нужен покой.

Все и удалились. Кто с облегчением, кто нехотя.

Я пододвинул стул к дивану, сел рядом. Пульс… Пульс немножко частит, но это даже к лучшему. Зрачки по-прежнему одинаковы.

Конечно, куда надежнее провести обследование МОГ — но не время. Лет через сто пятьдесят — может быть.

Да и нужды нет.

— Барон… Господин барон, — тихо сказал Никитин-сын. — Что это со мной?

— А вы не помните?

— Помню. Как говорил с вами, помню. Как поднялся на этаж — помню. А дальше — не помню.

— Ничего, это бывает. Ничего страшного. Нужно будет — вспомните, а не вспомните, значит, и не нужно.

Никитин пошарил рукой во внутреннем кармане пиджака.

— Деньги при мне.

— И славно.

Тут пришел доктор. Конечно, Исаак Наумович, я и не сомневался.

— Вот, коллега, передаю вам пациента.

— Но ведь вы…

— Я не практикующий врач, многоуважаемый коллега. По долгу профессии оказал первую помощь, а теперь передаю его в руки настоящих специалистов. По тому, что я видел в первые минуты, думаю, что у пациента commotio cerebri, ну, и ушиб теменной области, разумеется. Оставляю вас, Валерий Николаевич, в руках лучшего врача Ялты.

В коридоре меня настиг служитель.

— Хозяйка просит вас зайти к ней.

— Если просит, как я могу отказать?

Встретили меня почти приветливо.

— Как наш больной?

— Надеюсь, поправится. Я передал его Исааку Наумовичу, уверен, он организует всё лучшим образом.

— Организует?

— Назначит лечение, пригласит на день-другой сиделку для ухода…

— Как вы считаете, господин барон, что явилось причиной… что случилось с Никитиным?

— Ушиб теменной области, вот что случилось.

— Но как он получил этот ушиб?

— Я не гадалка, дорогая Елена Ивановна…

— Вы меня знаете?

— Мы даже знакомы. Я помню вас совсем маленькой девочкой. Я тогда покупал у вашего батюшки картину, «Каир».

Айвазовский, "Сцены из каирской жизни", 1881 г.

— Но ведь это…

— Мне тогда было двадцать семь, Елена Ивановна. И я принёс вам фарфоровую немецкую куклу. Если помните.

— Я помню. Она и сейчас у меня, та кукла. Но ведь…

— Я хорошо сохранился? Да. Так что не волнуйтесь. Поговорите с Исааком Наумовичем, с молодым Никитиным. Думаю, всё обойдется…

И я вернулся к остывшему обеду. Вполне естественно.

Много, много любопытного. Например, молодой Никитин величал меня бароном, а я ведь о том ему не говорил.

Блюда остыли.

Всё-таки тринадцатое.

Глава 3

3

15 февраля 1904 года, воскресенье

Ялта

— Да, вилла барона Эрлангера мне по душе. Если ваш архитектор даст добро, тогда… Тогда посмотрим, — я не стал распространяться дальше. Сделку следует хранить в секрете, во всяком случае, до её совершения. Хотя, конечно, какие могут быть секреты от Синани? Он, похоже, знает в Ялте всех и вся. Этакий добрый ангел приезжих, особенно людей творческих. Или под маской добряка прячется расчетливый делец. А бывает и то, и другое. В одном лице. И душа-человек, и делец. В принципе это хорошо. Это очень хорошо — помогая другим, не забывать о себе. Воля ваша, но есть что-то тревожное в абсолютной бескорыстности. А так… Вот я по его рекомендации нанимаю архитектора, нанимаю стряпчего, всем плачу по-баронски. Нет, я не думаю, что Синани требует от них мзду, даже уверен, что не требует. Но авторитет его укрепится, это для умного человека дороже денег. А Синани человек умный. Потому пусть делец, лишь бы не Мориарти. — Как вам рассказы? — спросил Исаак Абрамович. — Недурственно. В духе Лейкина. — Вы правы, Чехов и начинал у Александра Николаевича, в «Осколках». Не желаете следующий том? — Благодарю, я и этот ещё не прочёл. Я неспешно читаю. Писатель рассказы долго сочинял. По одному в день. И глотать их, рассказы, по дюжине зараз будет неправильно. Я прочитаю, подумаю. Ещё раз перечитаю. Ещё раз подумаю. Успокоюсь.