— Пойдем поговорим.

Молодой человек удивился. Было совершенно непонятно, чем он мог заинтересовать Михаила Никитича.

Тем временем Сушко завел его в холл перед актовым залом, где, ввиду опасной близости ректората, студенты обычно не толпились. Внимательно пробуравив парня своими бледно-голубыми, как осколки старинного фаянса, глазами, Сушко строго изрек:

— Врешь и не краснеешь, милый друг!

— Насчет чего вру? — растерялся Гоша.

— Насчет «нормально!» — передразнил молодого человека Михаил Никитич, настолько точно копируя его интонации, что Гоша невольно развеселился. Но Сушко быстро перевел разговор в деловое русло: — Ты ведомственную проектную статистику этого года искал?

— Искал… — Гоша прекрасно знал, насколько информированными умудряются быть корифеи, подобные его отцу и Сушко, но все же прозорливость Михаила Никитича его потрясла. Бесполезно было спрашивать, откуда сведения, старый монстр все равно бы не назвал их источника, поэтому Гоша только ограничился согласием.

— Ну и конечно, — наставительно произнес Сушко, — тебе не пришла в голову мысль, что эта статистика может быть у человека, непосредственно работавшего с ней в этом году?

— Пришла, — грустно ответил Гоша, — но я постеснялся вас беспокоить.

— Ты, мил человек, — отбрил его Михаил Никитич, — не побеспокоить меня постеснялся, а по своему юношескому максимализму решил, что ежели мы с твоим отцом над конкурирующими проектами работаем, так теперь и враги на всю жизнь! Что, не так?

— Михаил Никитич… — Гоша окончательно смутился, видя суровое лицо и слыша строгий голос авторитета.

Сушко продолжал его отчитывать:

— Вобщем, так. Государство предлагает делать аналогичные проекты разным организациям, чтобы иметь возможность выбрать самый лучший. Самый достойный из них! Но это не значит, что мы, профессионалы, выпускники одного университета, делающие одно дело и, заметь, уважающие друг друга, должны перед каждой государственной комиссией горло друг другу перегрызать! Понял?

Смущенный справедливой отповедью, Гоша стоял с опущенной головой. Михаил Никитич покровительственно похлопал его по плечу и, сменив гнев на милость, произнес уже совсем иным, отеческим тоном:

— Позвони завтра моей секретарше, я ей оставлю все, что тебе нужно…

— И еще… — Последние фразы Сушко произнес, заметно понизив голос, но предупреждать о том, что информация конфиденциальная не стал. Это было понятно и без лишних слов.

Так Гоша узнал о проблемах в ВАКе. И понял, что времени у него в обрез. И хотя переданный ему на следующий день пакет содержал столько информации, что на нем можно было написать не одну кандидатскую, а десять докторских диссертаций, с этого момента для Гоши начался настоящий ад.

Между Москвой и Тюменью приходилось мотаться чуть ли не каждую неделю, на «халтуру» сил уже не хватало… Деньги на билеты, деньги на гостиницу, деньги на редактора и машинистку… И понимание того, что никогда и ни при каких обстоятельствах он не обратится за помощью к отцу… Ведь иначе все его усилия теряли смысл. Для чего Георгию Александровичу Иванову было писать свою докторскую, как не для того, чтобы доказать Великому Академику, что и его сын сам по себе чего-то стоит на этом свете…

Гоша радовался возникшему шансу и не слышал, что где-то, на незримых человеческому глазу высотах, уже зазвучал издевательский смех, предвещавший наступление новых времен. Слишком быстро удача плыла к нему в руки, слишком легко открывались перед ним ворота новой жизни…

Санкт-Петербург, август 1996 года.

Даша

Я смотрела на стены старого зала. Темные деревянные столы, подшивки газет… Молодой мальчик за библиотечной стойкой — явно студент из интеллигентной семьи — серенькое усталое лицо, вытянутый свитер… К работе относится ответственно, точно — вон что-то аккуратно выписывает на каталожных карточках… Нелегкая у него работа — по многу раз в день таскать из хранилища и обратно толстенные папки с подшивками… Интересно, сколько ему платят? Наверняка меньше, чем нашей дворничихе…

Что за странные люди живут в нашей стране: годами грызут гранит науки, чтобы получить непрестижную и плохо оплачиваемую профессию. А профессии, которые оплачиваются хорошо — токари, мебельщики, остаются без людей… Что это? Гордыня? Нежелание зарабатывать мозоли на гладких ручках? Или, может, все же гордость? Уверенность, что нужно непременно заниматься только тем, что тебе по душе…

…Для чего я пришла сюда? Надо было отдохнуть, выспаться после поездки, а я сижу и листаю чуть пожелтевшие, но еще совсем не старые газетные листы… 1972 год, 1971-й… Зачем они мне нужны? Чтобы понять, каким было то время? Или затем, чтобы лучше узнать себя? Я сама не знаю ответа на этот вопрос, а потому минуты бегут быстро, а страницы переворачиваются медленно, и их шуршание отчетливо слышно в бездонной тишине читального зала… Открываю наугад подшивку «Известий». 2 мая 1971:

«ЛЕНИНГРАД, 29. (ТАСС). Домашнюю киностудию заменяет портативный видеомагнитофон, созданный конструкторами оптико-механического объединения. Полуторакилограммовой камерой любитель может снять сюжет и, не проявляя пленку, через несколько минут увидеть фильм на экране собственного телевизора. Для этого достаточно подключить воспроизводящее устройство видеомагнитофона к обычному телеаппарату.

Видеомагнитофон избавит от огорчений и любителей хоккея и футбола, опаздывающих к началу телепередачи. Достаточно подсоединить аппарат к включенному телевизору и, вернувшись домой, вы сможете следить за всеми перипетиями прошедшей игры».

Пролистываю еще несколько страниц… Более ранняя дата — 8 января:

«ЭТИКЕТКИ ЛГУТ

Западногерманские хозяйки в шоке. Вчера из телевизионной передачи «Магазин» они узнали, что вот уже полтора года в мясных лавках под видом говядины им продавали конину.

Полицейские власти, раскрывшие это жульничество, смогли изъять лишь 60 тонн конины, когда мясо грузили в машины для отправки в магазины. Однако они предполагают, что это — лишь ничтожно малая часть проданной на западногерманском рынке конины. По их подсчетам, жуликам удалось сбыть примерно тысячу тонн такого мяса.

Как же случилось, что обычно привередливых и знающих толк в продуктах домохозяек так безжалостно обманули? Дело в том, что фальшивая говядина поступала из стран «общего рынка» за печатями, не вызывающими сомнений. Жулики действовали поистине с международным размахом.

Один из разоблаченных жуликов, которого вчера показывали по телевидению, очень сожалел, что его операция сорвалась. Ведь если полтора года, рассуждал он, никто не заметил, что ест конину вместо говядины, то, значит, она была не так уж плоха…»

Я улыбнулась, читая заметку… До чего актуальная тема, кто бы мог подумать! Тогда, в 70-х, считалось, что подобные случаи могут быть только у них. У нас, в Советском Союзе, при всеобщей добросовестности и честности, такое просто невозможно… Каким диким и исключительным казались подобные происшествия тогда. Оттого, что тщательно замалчивались? Или оттого, что многие в самом деле верили в эту всеобщую добросовестность и в самом деле были немного честнее? Или, как часто бывает в истории, верны оба варианта?