Сводка политических новостей… Да, не только страна, но и мир тогда жил немного иначе… Мелькают перед глазами тонкие хрусткие листки «Известий», «Правды», «Труда»… Вот и 1970 год. Март… На парламентских выборах в Австрии неожиданную победу одерживают социалисты… в Родезии (что за страна?) официально провозглашена республика… Ирак признал автономию курдов… отстранен от власти принц Нородом Сианук… Это то, о чем пишут официально… А вот материалов об открытом письме академика Сахарова и других с требованием демократизации советского общества не видно… А ведь это, кажется, тоже 1970 год…

Следующий месяц — апрель: вьетконговцы начинают генеральное наступление по всей территории Южного Вьетнама, сенатору Эдварду Кеннеди не будет предъявлен судебный иск в связи с автокатастрофой на острове Чаппакуиддик в июле 1969 года…

Господи, кто, кроме специалистов, помнит сейчас обо всех этих событиях?

Невольно взгляд обращается к окну… Хороший день, ясный… А какая погода была весной 1970-го? Смотрю последние страницы газет: 1 марта — осадки, 5 градусов тепла, 4 марта теплеет, 3,5… сухо… 10 марта опять холодает до 6 градусов, но зато нет дождя, 20 марта — снова теплеет — 3 градуса, сухо, 1 апреля теплеет, температура стремится к нулю…

Москва, апрель 1970 года.

…Слава Богу, дождя нет… А он-то переживал, что забыл дома зонтик… И погода теплая — около нуля градусов… Нормально для начала апреля… Интересно, его уже ждут?

…Сегодня они решили встретиться не в ресторане, а дома у одного из них. Благо жена черноволосого херувима уехала в санаторий, и в квартире царили покой и тишина.

Лысоватый блондин с фаянсовыми глазами налил себе в кофе изрядную порцию коньяка и с удовольствием отпил обжигающую жидкость. Ему доставляло удовольствие наблюдать за нервными движениями приятеля, то и дело промахивающегося мимо пепельницы или просыпающего на стол сахар. Чернявый волновался, ожидая его рассказа. И он не стал, по своему обыкновению, тянуть слишком долго. У него было хорошее настроение.

— Значится, так, друг мой ситный, дела у нас идут совсем неплохо. Супруга моя неделю назад побывала в гостях у Елизаветы Ивановой, где была принята со всем уважением и почетом. Лизанька, видишь ли, сильно переживает из-за того, что ее не слишком любезно принимают в академических гостиных. Сами ученые еще куда ни шло, но их жены при виде наглой молоденькой лимитчицы, вышедшей замуж за академика, звереют просто на глазах. Им тут же начинают мерещиться мерзавки в коротких юбках, покушающиеся оторвать высокопоставленных благоверных от их пышных грудей. Поэтому все, кому не лень, дают девочке понять, что, будь она сто раз госпожа Иванова, элегантности и образования у нее ни на грош…

— И что же сделала Галина Павловна? — Своим вопросом чернявый явно давал понять, что его интересует не столько лирика, сколько факты.

— Галина Павловна, — лысоватый блондин произнес имя жены с видимой гордостью, — взяла на себя шефство над Лизой. Рассказала, как ее в свое время весьма нелюбезно принимали в некоторых домах, и терпеливо выслушала ее жалобы на жизнь. Отвела Лизу к лучшему в Москве парикмахеру, косметологу, портнихе. И к некоторым известным спекулянтам… Должен сказать, той это сильно пошло на пользу… Девушка невероятно похорошела.

— Пока весь твой рассказ напоминает отчет благотворительного собрания. Подвох-то где? — В голосе чернявого слышался явный скептицизм. Впрочем, возможно, он просто таким образом провоцировал приятеля активнее хвастаться тем, что он успел сделать.

Белобрысый в самом деле немного обиделся и начал с жаром объяснять своему недогадливому другу суть придуманной им комбинации:

— Ты, дружище, представляешь, сколько могут стоить хорошие женские туфли из-за бугра, или настоящие французские духи, или жакетик с соболем? Не представляешь? Так вот, по подсчетам Галины, у нашей девочки скоро будут оч-ч-ень серьезные проблемы с деньгами…

— А если Лиза просто перестанет покупать все это барахло? — пожал плечами брюнет.

— Лиза?! — Смех белесого разорвал маленькие стены уютной, но не слишком просторной кухни.

— Галина — театральная прима, пусть и в отставке. Вокруг нее вертится весь столичный бомонд! Такая дурочка, как эта ивановская девка, скорее душу продаст, чем упустит возможность войти в этот круг! Галечка успела ей разъяснить, как презрительно там относятся к дешевкам…

— Да, но ты забываешь, что она может рассказать о своих разговорах Иванову. — Брюнет по-прежнему был полон скепсиса. — Иванов-то понимает, что отставные балерины и действующие торговые работники — это не та московская элита, мнением которой стоило бы дорожить…

Белобрысый нахмурился, но пропустил мимо ушей едкое замечание, по сути направленное против его супруги. Сейчас не время для взаимных реверансов. Однако возникшее недовольство явно отразилось в его голосе. Рокочущий бас приобретал неприятные скрипучие оттенки:

— Меньше всего на свете академика Иванова интересует то, где его жена покупает себе лифчики…

— А пожалуй, зря… — Сверкнув черными глазами, в которых явно сквозило удовлетворение, черноволосый плеснул в стакан коньяку. — На этот раз умудрившись не пролить его на стол.

«Я не хочу, не хочу, не хочу жить…» Молодая немолодого академика плакала навзрыд, сидя у трельяжа в шикарной квартире своего мужа. Слова, слетавшие с ее губ, на самом деле были не точны — ибо, говоря о своем нежелании жить, Лиза вовсе не имела в виду стремление умереть. Просто Лизе не хотелось жить так. А еще точнее, испытывать те чувства, которые она сейчас испытывала… Но проговаривать эти сложные мысли даже про себя было слишком долго и муторно, а плакать и рыдать хотелось прямо сейчас, и потому она вновь и вновь повторяла первое, что приходило ей на ум. «Я не хочу жить…» — чувства, называемые этими словами, были настолько бесконечно трагичны, что казались Лизе почти красивыми…

Себе она тоже казалась бесконечно красивой и несчастной, даже не предполагая, какое комическое зрелище представляет собой со стороны… Изящный шелковый французский халат был смят, тушь растеклась по щекам, а пятна губной помады, как следы ожога, отпечатались где-то в районе подбородка… Но разве этот клоунский вид имел какое-то значение, если в сердце ее бушевали страсти, достойные Антигоны и Федры?

Боже, как невыносимо тяжела жизнь!!!

Уже год Лиза была законной женой Александра Николаевича, но казалось, что мир так и не заметил этого важного обстоятельства. Стоило им с мужем выйти куда-то за пределы дома, как на нее тут же обрушивался каскад насмешек и презрения. Реального, а не выдуманного, как казалось ее супругу.

«Снобизм, бесконечный московский снобизм…» Став женой академика, Лиза не только быстро выучила это мудреное слово, но и поняла весь его жестокий и несправедливый смысл. Всю мерзость того положения, когда в тебе даже не пытаются увидеть личность, а просто «отсеивают» по каким-то второстепенным, дурацким признакам… Потому что у тебя не те родители… И не та одежда… И не та речь… И ты не знаешь, кто такой композитор Петрищев…