После моей речи мы проваливаемся в удушающую тишину.

Ичжи смотрит на меня, словно прекрасный бессмертный, спустившийся из Небесного Двора, но споткнувшийся о концепцию каннибализма.

А потом снова становится шумно.

За окном нарастает рокот. Среди гор взвиваются мощные ветры, шелестя листвой на деревьях. Наши свиньи и куры испуганно хрюкают и кудахчут в своих загонах на заднем дворе.

А вот это, скорее всего, и есть планолет.

Я слышала подобный грохот раньше, когда увозили мою сестру. До того момента, когда планолет завис над нашим домом, я не сознавала, что это означало для нее. Его стальная оболочка мерцала, как белое пламя. Аккуратно постриженный солдат в оливково-зеленой форме спустил веревочную лестницу во двор. Никто не сообщил мне о том, что планировалось. Включая Старшую. Они понимали: если я узнаю об этом заранее, то учиню что-нибудь непредсказуемое.

Тогда я никого не смогла остановить.

А теперь никто не сможет остановить меня.

– Цзэтянь, – шепчет Ичжи, наклоняясь ко мне, – должен быть другой способ убить Ян Гуана. У моей семьи есть связи…

– Если бы ты мог что-то сделать, ты бы уже сделал, – рычу я тихо. – Невозможно иначе подобраться к пилоту, настолько могущественному и популярному. Просто невозможно!

– А как насчет его семьи? – произносит Ичжи тише, глубже. Его глаза угрожающе темнеют, он словно в исступлении. Раньше я несколько раз подмечала этот его взгляд. – Они не настолько неуязвимы. Может, достаточно их?..

– Нет! – выдыхаю я. Ичжи, видимо, и правда дошел до предела отчаяния. – Они не делали того, что сделал он. И какой смысл?

– Тогда просто позволь ему умереть в сражении. Даже пилоты-мужчины редко доживают до 25.

– Ты не понимаешь. Это должна быть я. Мне необходимо это сделать. Отомстить за смерть Старшей собственными руками.

– Почему? – Он сдвигает красивые брови. – Карма до него доберется.

– Кармы не существует. – Я чеканю каждый слог, будто хочу раздробить их зубами. – А если даже и существует, наверняка ей плевать на таких людей, как я. Некоторые из нас рождены для того, чтобы ими попользовались и выбросили. Мы не можем себе позволить плыть по течению, потому что ничто в этом мире не создано, не построено, не подготовлено для нас. Если мы чего-то хотим, мы должны всему сопротивляться и брать свое силой.

Ичжи нечем на это возразить. Вокруг его глаз прорезаются морщинки усталости. Бьющие в окно и все усиливающиеся потоки воздуха от планолета взвихряют длинные волосы Ичжи, отбрасывают их в сторону.

– Мы все когда-нибудь умрем, – произношу я более мягко. – Разве тебе не хотелось бы уйти, сначала исполнив свою мечту?

– Моя… – Ичжи раздвигает побелевшие губы, потом снова закрывает рот. Я не могу оторвать от него глаз. – Моя самая главная мечта – быть с тобой. Больше не прятаться. Ничего не стыдиться.

Струны моей души завязываются в узлы.

– Тогда придумай себе мечту покрупнее, Ичжи.

Рокот планолета приближается, пронизывает дом, сотрясая стены.

– Никаких сожалений? – Ичжи придвигается еще ближе. – Ты правда не хочешь пойти со мной?

– Мне все равно пришлось бы бороться, только в городе, а не в деревне, – бормочу я, не отводя взгляда от его губ. Во мне растет новое, неизведанное напряжение. – Я устала. Просто устала.

– Но мы могли бы…

Я обхватываю его лицо ладонями – и вот нас уже больше ничто не разделяет. Его мольба гаснет между нашими губами.

Во мне расцветает тепло, какого я никогда не ощущала прежде. Оно проникает в кровь, и клянусь, оно светоносно. Губы Ичжи сначала напряжены от неожиданности, но потом сливаются с моими. Он поднимает дрожащую руку и слегка касается моей шеи – словно боится дотронуться до меня, боится, что все это происходит в его фантазиях, а не на самом деле.

Прервав поцелуй, я запутываю пальцы в прядях волос на затылке Ичжи и прислоняюсь лбом к его лбу. Теплые волны наших вздохов смешиваются в общем круговороте.

Может быть, если бы все было по-другому, я бы к этому привыкла. Позволила бы его теплу и свету, его заботе убаюкать меня. Почувствовала бы себя любимой.

Но я не верю в любовь. Любовь меня не спасет.

Я выбираю месть.

Собравшись с силами, разрываю объятие и отталкиваю Ичжи.

– Это ты пытался получить, да? – бесстрастно произношу я, стараясь не замечать его взъерошенные волосы, боль в его глазах. – Вот и получил. А теперь отпусти меня. Если тебе удастся добыть мое тело, сожги его и высыпь прах в ручей. Так я последую за Старшей, где бы она ни была.

Из его глаз вытекают влажные струйки, посверкивая в лучах солнца.

Больше не могу на него смотреть. Я разворачиваюсь и шагаю к двери.

Но останавливаюсь на полпути.

– И последнее, – бросаю я через плечо, стараясь говорить тихо, чтобы не расслышали мои родичи. – Не думай, что я посмотрю сквозь пальцы на то, как ты пришел в мой дом и чуть не разрушил мои планы. Хотя и знал, насколько они для меня важны. Если ты хоть что-то намекнешь военным и они меня запрут, я убью себя и буду являться тебе в кошмарах.

Я распахиваю дверь и покидаю Ичжи навсегда.

Полутемная камера под Великой стеной. Металлическая платформа, заставленная оборудованием для тестирования. Сияющий игровой экран на потолке – я должна сосредоточиться на нем взглядом, пока меня крутят на испытательном столе.

Я вот-вот залью рвотой свой новенький наряд наложницы, когда испытательный стол резко останавливается. Прижимая руку к животу, я опускаю липкий игровой контроллер. В голове все бултыхается, будто я по-прежнему верчусь. Теперь я понимаю, почему это испытание намеревались провести сразу после нашего прибытия. Но возникли какие-то проблемы с оборудованием, так что было решено сначала заняться внешностью.

– Шестьсот двадцать четыре! – провозглашает тетушка Доу, старшая прислужница, считывая показатель моего духовного давления с призрачно светящегося монитора. Ее голос отскакивает эхом от металлических стен.

Я потрясена, пять других девушек, сидящих на скамейке ниже тестовой платформы, изумленно перешептываются. До этого момента их показатели ограничивались двузначными числами, за исключением одного – сто восемнадцать.

Когда мне было четырнадцать лет, в нашу деревню прибыла команда тестировщиков и проверила всех детей, но я не предполагала, что их высокая оценка моего духовного давления окажется точной. Духовное давление – мера способностей психики, уровень силы, которую использует человек, чтобы направить в нужное русло свое ци. Только три процента людей выходят за границу пятисот – необходимый минимум для активации хризалиды. Все это настолько нелепо, что я едва сдерживаю смех.