Я помогла матушке спешиться и усадила ее на собранный на скорую руку ворох сухих ивовых листьев и ветвей, но этого было мало, мне следовало позаботиться о сухом ложе для нас. А пока отстегнула свою оловянную кружку от пояса и принесла матушке воды.

Предстояло очень много сделать, чтобы устроить раненую в ивовой пещере, но как раз сейчас было кое-что поважнее.

– Мне надо вернуться и стереть следы! – сказала я. – Стоит им увидеть следы копыт на тропе, а они кончаются возле ивы, они тут же обо всем догадаются.

Матушка отпила глоток прозрачной, чистой, прохладной воды из ручья.

– Иди, – молвила она. – Я подожду тебя здесь. Последние слова были сказаны в шутку! Что она могла сделать? Но ее улыбка превратилась в гримасу боли, а я была близка к тому, чтобы зареветь. Зареветь снова!

* * *

Когда следы были стерты, а маме и мне наконец устроено что-то вроде кровати из лапника, настал черед стрелы. Она не прошла насквозь, но я нащупала острие прямо под ключицей.

– Что мне делать? – спросила я. – Вытащить ее?

Матушка покачала головой.

– Ее не надо вытаскивать… – сказала она. – Ее надо вытолкнуть. Она должна выйти острием вперед, а у тебя не хватит сил.

– Ну да… но мы не можем оставить ее вот так торчать… Ты не можешь даже лечь!

– Возьми ножик и отрежь «кончик»…

Я сделала, как она велела, и это было не очень-то легко. Я видела, что причинила ей острую боль, лишь прикоснувшись к стреле. Я увидела, как по щекам матушки сбегают слезы. Это было ужасно. Ужасно видеть, как плачет твоя мать.

А потом она лежала такая бледная, тихая… и я испугалась, что она помирает.

Хотя это было опасно, я разожгла костер, такой крохотный, чтобы только подогреть кружку воды. Сухих ивовых листьев да и веток тут хватало. В нашем убежище было еще одно преимущество: ивовой коры здесь было сколько пожелаешь. А чай из ивовой коры хорош от болей, лихорадки и воспаления. Когда мама выпила чай, я помогла ей лечь и накрыла ее своим плащом. Она съела крохотный кусочек хлеба. Я съела чуть побольше вместе с ломтиком сыра из наших седельных сумок. Чудно, но в разгар всего этого ужаса я сильно проголодалась.

В полдень я услыхала голоса и поднялась, чтобы отправиться к лошадям – прикрыть им руками ноздри на тот случай, если им вздумается заржать! Матушка спала, и мне не хотелось ее будить. Мы не могли больше спасаться бегством.

Либо они нас найдут, либо не найдут. Оставалось только ждать.

Голоса на берегу приблизились, и над нами на обочине послышался стук копыт. Ноздри у Кречета дрогнули, и я предупреждающе прикрыла рукой его морду. Серый поднял голову и слегка фыркнул, но вообще-то держался спокойно. Стук копыт не прекратился, но голоса мало-помалу отдалились и стихли.

Весь день, а заодно и ночь оставались мы под ивой, Я не отважилась выйти из нашего убежища до тех пор, пока люди Ивайна оставались поблизости. Было сыро, холодно, и я прилегла поближе к матери и осторожно обняла ее в надежде хоть немного согреть друг друга.

После чая из ивовой коры ей чуть легче дышалось. Но она по-прежнему была ужасающе бледна. А я-то знала, что срок, отпущенный стреле, застрявшей в плече человека, не так уж велик: начнется воспаление.

Как долго тянулась ночь! Я три раза поила матушку ивовым чаем и один раз проснулась от чьих-то голосов, но, к счастью, они так и не приблизились. Когда утренний свет, мерцающий и зеленый, забрезжил наконец сквозь завесу из листьев, я уже знала: мне придется оставить здесь матушку, а самой отправиться за помощью. Оставаться здесь и ждать, пока верные друзья найдут нас, мы не можем, да и матушке дольше верхом не проехать… Но взять с собой Серого, оставив здесь Кречета, тоже не годится. Он начнет тревожиться и, чего доброго, заржет. Ни одна лошадь не потерпит одиночества, а Кречет особо нуждается в обществе. Пожалуй, лучше взять с собой обеих лошадей, даже если это немного обременительно. Я могу скакать верхом на Кречете и держать под уздцы Серого.

– Матушка?

Она ужасно долго не произносила ни слова, и я опасалась, что она, быть может, в беспамятстве. Но, услышав мой голос, она открыла глаза.

– Мне придется ехать за помощью, – сказала я. – Я приготовила две кружки чая из ивовой коры. Выпей одну, покуда он теплый!

Я говорила с ней, будто она была моим ребенком. Но она только кивнула в ответ.

– Будь осторожна, золотко мое! – молвила она.

Я оставалась в ивовой пещере, покуда не убедилась, что она может выпить чай сама. Тогда я положила хлеб и сыр. рядом со второй кружкой чая, затем оседлала Кречета и Серого, а потом снова протащила их сквозь лиственную завесу. Я села на коня и поскакала вниз к броду.

Я подстрелил первую в своей жизни серну, роскошного самца, и щеки мои просто горели от гордости и радости. Пороховая Гузка и Каллан пошли со мной – им пришлось проводить меня домой, мне самому было уж никак его не дотащить. Но когда мы вошли в кухню, я почти в тот же миг понял, что никого дома нет. На столе стояла миска, прикрытая рушником, – матушка оставила мне немного утренней каши от завтрака. И тут же моя гордость сменилась угрызениями дурной совести.

Рядом лежало какое-то послание, написанное легким почерком Дины: «Матушка с Ивайном Лакланом поехали верхом на Хебрахскую мельницу…» – произнес я вслух, когда мне удалось прочитать по складам записку: я не из лучших… не больно-то силен в грамоте. Дина куда лучше, хотя она на четыре года моложе меня. У нее куда больше терпения в таких делах. «Там что-то с какими-то овцами…»

– Без меня? – с невеселым видом спросил Каллан.

Очень уж всерьез принимает он обязанность охранять матушку.

– Они ведь знали, где мы. А Лаклан обещал проводить их обратно домой.

Каллан заворчал.

Он явно не одобрял то, что она уехала без него, но сейчас-то почти ничего не мог поделать.

– Лучше мне пойти и забрать Розу и Мелли внизу у Мауди, – сказал я. – Лишь бы только они захотели пойти со мной домой.

Они не захотели. Роза вырезала ложку для Мауди, а Мелли играла со щенками.

– Я подстрелил сегодня оленя, серну, – чуточку помедлив, похвастался я Розе лишь ради того, чтобы услышать, как звучит это слово.

– Это здорово, – с отсутствующим видом, продолжая вырезать ложку, произнесла она.

Она сказала бы то же самое, приди я домой с перепелом или с кроликом. Роза-то не больно понимает, что значит пойти на охоту. Я постоял немнэго, глядя на нее, пока она вырезала ложку. Ее светлые косы на этот раз свисали совершенно спокойно, и маленькая морщинка пролегла у нее меж бровей от усердия. А тем временем черенок ложки под ее рукой превратился в собаку, в охотничью собаку с острым носом и свисающими ушами.