Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В нормальной семье это стало бы предметом шуток, но только не у нас.
— Ты должна была родиться мальчиком, — не уставала повторять мать.
Многие матери ведут детский альбом, но редко кто забрасывает его, не успев начать. Однако моя мать не оставила в альбоме своей дочери ни единого слова. Все записи были сделаны либо отцом, либо Мэгги. А еще тут были отпечатки моих ножек, данные о росте и весе, а также свидетельство о рождении. Я осторожно прикоснулась к листку, словно пытаясь убедить себя, что мое рождение — реальность, а не выдумка. Я родилась в этой семье, что бы ни думали мы с матерью по этому поводу.
— Чем занимаешься, милая? — раздался негромкий голос Мэгги, и я вздрогнула. — Извини, не хотела тебя пугать. — Тетушка зевнула и провела рукой по растрепанным волосам.
— Ничего страшного, — пробормотала я и проворно запихнула голубую тетрадку в коробку, будто устыдившись чего-то. — Почему так рано вскочила?
— Я у тебя то же самое хотела спросить, — улыбнулась Мэгги.
Она опустилась на пол рядом со мной.
— Слышала, как ты встала. — Она кивнула на коричневый альбом, лежавший у меня на коленях: — Затосковала?
— Даже не знаю.
Мэгги погладила коричневую обложку:
— Ты тогда совсем малышкой была.
Я раскрыла альбом. Снимки шли в хронологическом порядке. Первые страницы были посвящены детству Мэтта. Увидев фото отца, тетушка хмыкнула, затем осторожно дотронулась до снимка и заметила, что отец был очень красивый.
Мы редко вспоминали о нем. Таким образом мы избегали разговоров о матери и ее сумасшествии. Мы старались забыть обо всем, что случилось в первые шесть лет моей жизни, в том числе и отца.
На большинстве фотографий в альбоме был брат. Мать, папа и Мэтт выглядели до нелепости счастливыми. Все трое светловолосые, голубоглазые. Словно сошли с рекламы «Холлмарк»[5].
Но стоило появиться моим фотографиям — и мать как подменили: вечно хмурая, угрюмая. На самом первом снимке мне было всего-то несколько дней. Я — такой умильный карапуз в комбинезончике с голубыми паровозиками, а мать смотрит на меня, как на мерзкое насекомое.
— Ты была такой милой малышкой! — засмеялась Мэгги. — А первый месяц щеголяла во всем голубеньком, потому что ждали мальчика.
— Это многое объясняет, — пробормотала я. — А почему мне новую одежду не купили? Деньги ведь были.
— Даже не знаю, — вздохнула Мэгги. — Мать твоя так решила. Она порой была очень странной.
— А как меня собирались назвать?
— Хм… — Мэгги щелкнула пальцами. — Майкл! Майкл Конрад Эверли. Но ты родилась девочкой, всех обманула.
— И откуда взялась Венди? Было бы логичнее назвать меня Мишель, что имени зря пропадать?
— Ну… — Мэгги задумалась, глядя в потолок, — мать была в депрессии и отказалась давать тебе имя. Отец тоже самоустранился, то ли чтобы мать поддержать, то ли фантазии не хватило. Так что имя тебе выбрал Мэтт.
— Ах да! — Я вспомнила, что уже слышала эту историю. — Но почему Венди?
— Трудно сказать. Просто ему нравилось это имя. Он очень любил сказку про Питера Пена. Забавно, правда? Ведь Питер Пен — мальчик, который не взрослеет, а Мэтт, наоборот, с детства был взрослым. Может, именно поэтому он всегда так тебя защищает. Он тебя назвал. Ты для него самая родная.
Я смотрела на фото. Мне года два, и меня держит Мэтт. Я лежу на животе, растопырив руки и ноги, а на лице брата до идиотизма счастливая улыбка. Он часто носился со мной по дому, держа меня так, словно я летаю. Он называл меня «птичкой Венди», а я заходилась от смеха.
По мере того как я росла, внешний контраст между мной и моими родными становился все заметнее. Я совсем не походила на них. Темные волосы, карие глаза.
На всех фотографиях мать выглядела раздраженной, словно она полчаса перед этим яростно ругалась со мной. Возможно, именно так и было. Я всегда и во всем ей перечила.
— Ты была упрямой девочкой, — признала Мэгги, глядя на снимок, на котором я позировала, вся перемазанная кремом с торта. В тот день мне стукнуло пять. — И всегда делала все по-своему. Даже совсем младенцем сутки напролет капризничала из-за колик. Но ты всегда была прелестным ребенком. Очень умная и очень забавная девочка.
Мэгги нежно убрала прядь волос у меня с лица.
— Ты всегда была достойна любви. Ты ни в чем не виновата, Венди. Ты не виновата в ее безумии.
— Знаю…
Но впервые в жизни я считала, что во всем виновата именно я. Если в невероятных утверждениях Финна есть хоть крупица истины, то я не дочь своих родителей. А наша очевидная несхожесть — наглядное подтверждение. Но лишь одна мать поняла это, поняла, кто я такая. Чудовище.
— В чем дело? — встревожилась Мэгги. — Что с тобой?
— Ничего, — соврала я и убрала альбом.
— Вчера вечером что-то случилось? Ты вернулась с бала сама не своя, да и сейчас…
В глазах тети Мэгги было столько беспокойства и любви, что мне стало чуть легче.
— Как ты спала?
— Просто я… еще толком не проснулась.
— Так что произошло на балу? Проблемы с тем мальчиком, да?
— Ну… все пошло не так, как я надеялась. Если честно, все вообще пошло шиворот-навыворот.
— Этот Финн тебя обидел? — В голосе Мэгги зазвучали угрожающие нотки.
— Нет, нет, ничего подобного. Он прекрасно себя вел. Но оказалось, что он просто друг.
— А-а…
В глазах тетушки промелькнуло понимание.
— Ничего, деточка, в твоем возрасте всем нелегко приходится.
— Не сомневаюсь, — пробормотала я.
Сверху донесся шум — проснулся Мэтт. Мэгги засуетилась, засовывая альбомы в коробку. Я помогала ей. Мэтт вряд ли стал бы ругать нас за то, что мы с утра пораньше смотрели старые снимки, но и не обрадовался бы. А меньше всего на свете я хотела сейчас расстроить брата. Достаточно того, что я усомнилась в том, что он мне брат.
— Если захочешь, можем снова как-нибудь поболтать о старых временах, — прошептала Мэгги. — Конечно, когда рядом не будет Мэтта.
— Договорились, — улыбнулась я.
Мэгги встала и потянулась.
— Займусь-ка я завтраком. Как насчет овсянки со свежей клубникой? От нее-то ты не будешь отбрыкиваться?
— Чудесно, — кивнула я.
Ну вот еще одно напоминание о моей непохожести на остальных. Угодить мне с едой всегда было непростой задачей. В младенчестве я даже от грудного молока отказывалась. Еще один аргумент в копилку доказательств моей инакости.