Мир так опасен. Мир так хрупок. Мир.

Под гулкими сводами он прошел в ворота, свернул направо, повинуясь чутью, и через несколько минут стучал в дверь крепкого маленького дома у внутренней стены. Ему открыла женщина в белой свободной рубахе, с младенцем на руках.

Услышав запах молока, девочка проснулась и раскричалась.

– А тощая какая, – недовольно сказала женщина, беря младенца на руки. – Где взял, старик?

Стократ удивился.

– В лесу, – ответил, не задумываясь. – Я не такой старик, молодка.

– Вижу, – она пристроила своего ребенка на кровати и взялась распеленывать девочку. – А седой, как лунь… Что же, в лесу дети на ветках растут?

Наконец-то развернулось одеяло.

– Кожа-то белая какая, как молоко, – удовлетворенно сказала женщина. – Твоя?

– Нет.

– Вижу, что нет, ты смуглый… А ладная какая девчоночка, красавица вырастет… Что стоишь?

– У меня есть деньги, – сказал Стократ. – Я могу оставить сразу… за несколько лет.

Женщина прищурилась:

– Это хорошо… А властителю что скажем? Откуда приплод, а?

Стократ пожал плечами.

– Ладно, – женщина засмеялась. – У меня этот пятый, а где пятеро, там и шестая, не пропадем…

Она вдруг весело подмигнула:

– Грану скажу – тоже его! Он счета не ведет, пока щедрый…

– Спасибо, – сказал Стократ.

– Как зовут ее? – женщина приложила младенца к груди, и девочка принялась сосать, будто сто лет не ела.

– Мир.

– Хм. Миранда? Мирабелла?

– Просто Мир, – сказал Стократ.

* * *

Выходя, он задержался на дворе у входа в замок. Оглянувшись, вытащил меч, воткнул в землю между корней чахлой березы:

– Стой здесь, пока не пойдешь на дрова. И каждый год в день смерти вдовы – плачь, убийца!

Клинок очистился и погас. Береза качнула ветками, будто пытаясь что-то сказать. Стократ спрятал оружие и направился к воротам.

Вчера он набрал в лесу белостайки и снегошвейки, и еще разных трав, о которых знал, что они отбеливают кожу. Выкупал девочку в отваре, бормоча заклинания.

Она сделалась белая, как земля, закрытая облаками. Но Стократ знал, что облака когда-нибудь разойдутся, и то, что известно ему, станет известно многим.

И он знал точно, что в этот момент будет рядом и не подпустит даже близко властителя Грана. Что никто не посмеет прикоснуться к Мир, что не будет ни пожаров в Лесном Краю, ни войны на Лысом Взгорье, ни девичьей комнаты, превращенной в тюремную камеру.

Я заберу ее из замка через пару лет, думал Стократ. Пусть только подрастет. Не носиться же мне по свету с грудным младенцем.

За эти годы я что-то придумаю, думал Стократ. В конце концов, человеческая жизнь тоже конечна. Почему мы так удивляемся, узнав, что конечен Мир?

До конца света еще много времени, думал Стократ. Еще пока она повзрослеет. Еще пока постареет. Я позабочусь о том, чтобы до последнего дня своего она была в безопасности, и никогда ничего не боялась, и была любима…

Он шел, впервые чувствуя облегчение, и не задумывался о том, что судьба не открывается никому.

Даже тем, кто вершит судьбу Мира.

– Где эта девочка теперь, что с ней стало?!

Потрескивал огонь. Внутри светлого круга было спокойно и тепло, снаружи, за границей света и тени, помещался смертельно опасный лес, и это был образ мира, понятный всем людям, но чужой для Стократа. У него не было теплого дома, он никогда не чувствовал себя в безопасности и никогда не боялся темноты.

– Она жива, – сказал Стократ. – Иначе мы с тобой не разговаривали бы… Сейчас ей восемь лет. Она играет с мальчишками, бегает, лазает по деревьям, этот ребенок совсем не похож на ту девушку, которую я помню… Я смотрел, как она возится на берегу реки, и каждую минуту у меня сердце лопалось: она может упасть в воду и утонуть. Свалиться с дерева и сломать шею. Лошадь может наступить на нее. Мальчишки, с которыми она играет, мастерят игрушечные мечи и могут ее поранить.

– Ты был на землях Гран? – спросила старуха.

Стократ кивнул.

Старуха восседала у огня – не готовила ужин, не подбрасывала поленья и даже, кажется, не грелась. Она сидела у огня, как будто светлый круг от костра был единственным местом в мире, где ее еще терпели; Стократ помещался по другую сторону костра на широком низком чурбачке. Носки его сапог дымились, высыхая: весь день он шел по мокрому лесу, перебирался через болото, вброд переходил речушку. Старуха жила далеко от людей: отчасти потому, что не любила их. Отчасти потому, что они ее ненавидели.

– Ты хотел забрать девчонку, – сказала старуха.

Стократ кивнул снова:

– Хотел. И хочу. Мне очень хочется увезти ее… и запереть. Спрятать ото всех. Чтобы она жила одна в какой-нибудь берлоге, не видела никого, кроме меня, и так росла. Мне очень хочется обшить подушками стены ее комнаты, укутать девчонку ватой, связать ради ее безопасности… Когда я понял, как сильно мне этого хочется, я бежал оттуда сломя голову. Послушай: что же мне делать?!

Старуха долго молчала.

Когда огонь стал угасать, она положила на дрова полено, похожее на скрюченную подагрой черную руку:

– Создатель либо смеется над нами, либо сам не знает, что творит… Что за насмешка такая – записать судьбу Обитаемого Мира на коже одной девчонки!

Стократ посмотрел в небо. Искры летели вверх, но высокие облака делали небо непроницаемым.

– Зачем? – старуха сжала губы. – Что за проклятье?

– Мир – не проклятье.

– Неужели благословение? – старуха остро поглядела на него сквозь костер.

Стократ не ответил.

– Сегодня не видно звезд, – сказала старуха другим голосом. – Тебе никогда не кажется, что сверху за нами наблюдают?

– Не кажется, – отозвался Стократ. – Я знаю это совершенно точно.

– Командир, мы в зоне поражения.

– Продолжайте выполнять маневр.

– Есть, продолжаю…

– Командир, мы под огнем!

– Щиты к бою. Маневр!

– Пресвятая мать… Это конец…

– Щиты!

– Командир, у нас три пробоины… Командир?

* * *

– Слезай, купец.

Место для засады было выбрано превосходно. Впрочем, вся дорога через Гулькин лес считалась идеальным местом для ночного промысла. Двое впереди, двое сзади, поваленное дерево поперек тропинки – и все, кричи или не кричи.