– Господин? – с беспокойством спросила женщина.

– Подкидыш, – повторил он со вздохом. – Хочешь, чтобы я отвез ее в воспитательный дом?

Женщина странно на него поглядела. И развернула одеяло. Маленькая девочка, не больше месяца от роду, проснулась и жалобно запищала.

Стократ смотрел на нее, чувствуя, как дыбом поднимается борода. Младенческая кожа была покрыта тончайшим рисунком – плечи, грудь справа; Стократ зубами стянул перчатки. Поглядел на свои руки, не решился коснуться:

– Поверни ее.

Женщина перевернула младенца, и Стократ увидел детскую спинку. Крохотные земли Гран, еще целый Выворот, Лесной Край, Лысое Взгорье…

– Ты видишь, она плачет! – закричал шепотом, чтобы не напугать ребенка, чтобы сильнее не испугаться самому. – Накорми ее! Дай воды!

– Я не брала бы ее, – невпопад ответила женщина. – Я растерялась… Но она лежала прямо на земле… Она больна? Это заразно? Что с ней? Ты знаешь?

– Где ты ее нашла? – безнадежно спросил Стократ, глядя, как женщина пытается утешить ребенка тряпицей с жеваным хлебом. Девочка не хотела это есть и, наверное, не могла. – Послушай, где можно найти кормилицу?

* * *

Он различал стороны света просто и естественно, как верх и низ, ему не нужны были ни солнце, ни звезды. Вдова, по ее словам, нашла девочку в лесу – слишком далеко от человеческих поселений.

Может быть, злые люди похитили ее, а потом оставили? Зачем похитили, зачем бросили, обрекая на смерть? Стократ не верил в беспричинную человеческую злость – только в корысть и своеволие. Да еще в трусость.

Любвеобильная девица спрятала в лесу свой позор? Но зачем было идти далеко – оставила бы у дороги, и совесть, глядишь, не так грызла бы, ведь прохожие не дадут младенцу пропасть…

Он шел через нехоженый лес – туда, где, по словам вдовы, она нашла ребенка.

– Там было что-то? Записка, пеленка?

– Там… было.

– Что?

– Посмотри сам.

– Ты это там и оставила?!

– Посмотри сам…

Голодная девочка плакала, не давая женщине спать, не давая Стократу спокойно думать. Вдова пообещала найти кормилицу в ближайшем поселении. Но только, когда Стократ вернется.

Мир, думал Стократ, вспоминая голые пятки, торчащие из-под одеяла. Кто назвал тебя – Мир?

И что изменится, если назвать тебя иначе? Роз, например. Или Пышка. Или…

Он остановился.

Вот место, о котором говорила вдова. Глубокий мох, и на нем не то пух, не то вата. Женщина говорила: я нашла ее в тонкой тряпице, которая потом расползлась по нитке. И еще там был пух. Откуда? Не знаю. Будто выпотрошили дорогую перину, и тончайшим пухом покрыли землю и мох. Лучше бы кошелек оставили с парой монет, бессердечные негодяи.

Стократ огляделся. Удивительно, что первой на младенца наткнулась вдова, а не волчица. Или волки были здесь? Чуть дальше, на склоне, можно различить на песке следы волчьих лап…

Он принюхался. В лесу пахло горелым. Не очень свежий запах, но и не очень старый.

Костер? Нет. Едкий, нехороший привкус странного дыма. Откуда?

Скоро он понял.

Пять молодых сосен лежали звездочкой – верхушками в разные стороны. У вывороченных корней чернела сажей яма; на дне громоздилось нечто вроде железной печки с отломанной трубой, с вырванной заслонкой. Изнутри печка была наполнена белым, едва тронутым гарью пухом.

Он не хотел подходить близко. Потом все-таки подошел, перелезая через корни. В глубине железной печки прятался свиток, похожий на древнюю карту.

Стократ, задержав дыхание, сунул руку туда, внутрь. Вытащил свиток и развернул его на колене.

Это вовсе не была карта, хотя очертания ткани повторяли абрис Обитаемого Мира. Это был рисунок, вернее, череда рисунков и знаков.

Послание.

В своих странствиях он научился не только читать по губам, не только понимать чужие языки. Он легко мог собрать из осколков разбитую вазу, кувшин или статую, он различал смысл всюду, где видел малейшую связь. Только он, наверное, из всех живущих и мог прочитать это письмо.

Подарок, говорили знаки, похожие на крохотные детские рисунки. Мир. Жизнь. Дыхание. Помните – ваш мир смертен, но…

Стократ не сумел дочитать: свиток распался пылью у него на коленях, и восстановить послание из пыли не сумел бы самый быстрый ум. Стократ долго сидел на поваленной сосне, неподвижно, зажмурившись: ему казалось, только что он упустил что-то очень важное.

* * *

Огня в верхнем окошке не было.

Едва увидев дом издали, Стократ понял, что дело плохо, и бросился бегом.

Калитка стояла настежь. Стократ выхватил меч.

…Даже не разбойник, даже не браконьер. Прыщавый юнец, начинающий грабитель лихорадочно скидывал в мешок все, что видел – посуду, вышитые скатерти, статуэтки, содержимое шкатулок. Он пошел на дело в первый раз – очень нужны были деньги…

Стократ остановился в дверях. Он все никак не мог поверить.

Через миг парнишка заметил его и попятился, выпуская мешок:

– Ты… бери, ладно! Ты чего? Забирай половину… забирай все, ладно!

За поясом у него торчал кинжал, плохо оттертый от свежей крови. Стократ молчал.

– Забирай! – парень отступал к окну. – А чего?

– Где она? – спросил Стократ.

– Она на меня напала! Она напала, у нее нож…

Парень замолчал навсегда. Из глотки его не вырвалось ни хрипа; он упал на свой мешок, заливая кровью монеты, безделушки и медную фигурку журавля с позолоченным клювом.

Стократ стянул зубами перчатки. Вытер клинок о куртку убитого. Спрятал в ножны, не глядя.

Пошел наверх, более всего желая никогда не подниматься туда. Повернуться и уйти, и все забыть.

Мертвая вдова лежала у кровати.

Живая девочка, закутанная в одеяло, спала в гнезде у печной трубы. Она не проснулась, когда пришел убийца. Она не открыла глаз, когда вернулся Стократ.

Он взял ее на руки и долго держал, слушая, как она дышит. И как бьется ее сердце.

Он держал на руках свой Мир, заключенный в человеческую оболочку. Уязвимый, теплый, смертный мир.

И понятия не имел, что теперь делать.

* * *

– Кормилица? Да вот, в поселении у замка непременно кто-то кормит, там бастардов властителя родится каждый год по десятку! Ну ладно, не по десятку, но кормилицу найдете. А что за младенец? Подкидыш? Ну и ну…

Страж в воротах был разговорчив и безобиден на вид, хотя Стократ сразу оценил и меч его, и манеру держаться. Такой в миг из болтуна превратится в воина; у Стократа немного отлегло от сердца.