Я чувствовал такое дикое желание, что, несмотря на столь позднее, а скорее — уже раннее время, повернулся к Наташе и положил руку ей на талию. Я стал нежно поглаживать жену сквозь ночную сорочку, постепенно опуская ладонь все ниже и ниже. Вожделение мое достигло такой невероятной силы, какого я не помнил у себя уже очень давно. Казалось, еще чуть-чуть — и я прольюсь, не дождавшись отклика супруги на мои ласки.

Я и не дождался. Наташа что-то недовольно пробурчала сквозь сон, брезгливо, словно мокрую лягушку, сбросила мою ладонь и повернулась ко мне спиной. От досады и обиды желание мое испарилось в одно мгновение. То, что пару секунд назад деревянно топорщилось, подрагивая от перевозбуждения, теперь поникло, быстро скукоживаясь и сжимаясь. Осталось лишь неприятно-болезненное ощущение ноющей тяжести.

Я тоже отвернулся от жены и, уставившись в стену, предался невеселым размышлениям. А сводились они все к тому же, что мучило меня уже без малого тринадцать лет. В последние годы, правда, не столь ярко, как поначалу, — свыкся, смирился, загнал боль глубоко внутрь. Но нет-нет да и накатывало. Вот как сейчас…

Наталья. Наташка моя. Супруга, жена, человек, о котором я мечтал… Странно, наверное, но я с ранних лет, еще будучи подростком, когда и мыслям-то таким возникать преждевременно, мечтал о собственной семье. О том, что у меня будет любимая и любящая жена — самая красивая, самая добрая, самая хорошая, самая-самая! О детях тоже мечтал, но как-то уже совсем абстрактно — все-таки и сам был еще ребенком. А когда стал взрослым, мечты о любимом человеке и вовсе стали, что называется, доминирующими в моем сознании. Я уже не столько думал о красоте чисто внешней (меня вообще стали раздражать «куколки», как правило, оказывающиеся пустыми внутри), как мечтал о той, которая станет моим вторым «я», чьи желания я смогу угадывать так же легко, как свои собственные, а исполнять их станет для меня самым большим удовольствием и наслаждением. И, конечно, я страстно желал, чтобы и я для нее стал тем самым человеком, которого бы она любила, понимала и принимала полностью, без остатка. Мне не нужен был идеал, я знал, что его в реальной жизни не бывает. Да и невыносимо скучно бы, наверное, было жить с человеком, полностью лишенным недостатков, индивидуальных черт характера, «штришков» и «пунктиков» — ведь это снова оказалась бы кукла. Тем более это я понимал прекрасно, я и сам был далек от понятия «идеал», имея множество собственных «тараканов»… Но принимать человека таким, как он есть, понимать его, жить его радостями и бедами, мечтами и тревогами, причем чтобы все это было обоюдным, естественным и единственно возможным для обоих — это и было самой заветной моей мечтой. Я хотел дарить себя ей, моей единственной, моей любимой, всего-всего целиком! Давать ей свою любовь, свою нежность, окружать заботой, лаской, пониманием и сочувствием… Не требуя ничего взамен. Тут я, понятно, лукавил. Взамен я хотел получать то же самое.

А получилось все не так. Нет, я не мог сказать ничего плохого о моей жене! Она оказалась прекрасной хозяйкой, хорошей, заботливой матерью; она не была глупой, хотя и не могла похвастаться большой образованностью… Но… Она не любила меня. Так мне стало казаться почти с первых дней нашей совместной жизни. Относилась ко мне хорошо, с заботой и уважением. Только вот не нужны ей были ни моя любовь, ни мои ласки и нежности. Ей были безразличны мои интересы и увлечения, если они не касались каким-то образом и ее. Она относилась к ним спокойно, но так же индифферентно, как к толчее воробьев за окном. Меня болезненно раздражало, что называла она меня поначалу (и называет до сих пор) исключительно полным именем — Матвей. Смешно сказать, но я был бы рад услышать из ее уст даже ненавистных мне «Мотю» или «Матю»! Куда там!.. Только Матвей. Сухо и официально. Как на заседании правления конторы. И вообще, Наташа оказалась очень замкнутым человеком, почти кантовской «вещью в себе». Говорила со мной мало, в основном — лишь «по делу», вытащить ее на откровенный разговор было практически бесполезной затеей. И вскоре я перестал предпринимать подобные попытки…

Но самым, пожалуй, болезненным оказалось для меня то, что я ей был абсолютно безразличен… как мужчина. Поначалу я искал причины в себе, в своем поведении, старался по возможности разнообразить нашу интимную жизнь, вносить в нее побольше новизны, пытался экспериментировать. Но это возымело лишь обратный эффект — Наташу такие попытки только раздражали. Однажды, когда я в очередной раз стал «экспериментировать», начав с ней любовную игру в постели, она довольно резко остановила меня: «Ну, чего ты рассусоливаешь?» — и раздвинула ноги, чтобы я побыстрее удовлетворил свою «похоть» и оставил ее в покое.

Тот случай выбил меня из колеи надолго. К тому же глаза мои приоткрылись, и я стал все чаще замечать, что жена или старается раньше меня лечь в постель, бросив безоговорочное «спокойной ночи», либо, наоборот, находит какое-нибудь «неотложное» дело и занимается им до тех пор, пока я не усну. Если же мы ложились одновременно, тут все тоже зависело от того — потянусь ли я к ней раньше, чем она успеет сказать свое «спокойной ночи», обрубая саму возможность моих поползновений. О том, чтобы приласкать меня самой — не могло быть и речи. Я стал даже опасаться, что могу стать импотентом, потому что ложиться в постель с женой все больше стало напоминать испытание… Захочет — не захочет? Успею — не успею?..

Я пытался разговаривать с ней. Но любые разговоры «про это» откровенно раздражали Наташу. Она пресекала их в самом начале. «Что ты выдумываешь? — сердито бросала она. — Мне хорошо с тобой. Просто я устала». Или «просто у меня был тяжелый день», «просто у меня болит голова» — вариантов много, выбирай любой. Если я пытался копнуть глубже, выяснить истинную причину, жена и вовсе закрывалась, словно моллюск в раковине. «Дело не в тебе, — всего лишь говорила она. — Просто я такая… Отстань!»

Но ведь я знал, что Наташа не пуританка. У нее были до меня мужчины! Один, как минимум, был… И теперь я уже не мог отделаться от мысли, что она нас вольно или невольно сравнивает — и сравнение это, видать, оказалось не в мою пользу…

Впрочем, скорее всего, я считал так напрасно. Похоже, мужчины ее не интересовали вовсе (я и до сих пор на девяносто девять и девять в периоде уверен, что жена мне не изменяла). Нет-нет, не в том смысле, что ее привлекали женщины!.. Даже это меня, наверное, в какой-то мере обрадовало бы. По-видимому, ее не интересовал секс вообще, во всех его проявлениях. Он был для нее лишь тягостной обязанностью. И выполнить эту «черную» работу, когда отлынить от нее не представлялось возможным, она старалась как можно скорей, лишь бы я наконец оставил ее в покое (вот это «оставь меня в покое» было вообще ее коронной фразой, и не только в сексе). Причем, делать это она предпочитала исключительно в темноте. Любые мои попытки включить хотя бы ночник пресекались на корню, а уж речи о том, чтобы заняться этим днем или вообще не в постели, не могло идти в принципе! Только ночью, только в темноте, обязательно в постели, исключительно в одной, стандартной «миссионерской» позе.

Что это было? Одной из производных все той же Наташиной зажатости, составляющей ее «кантовской» сущности? Я не знал… И это поначалу выводило меня из себя чрезвычайно. А потом я привык (насколько к этому вообще можно привыкнуть), постарался исполнить заветное желание супруги — оставить ее в покое. По крайней мере, пока не брала свое элементарная физиология.