– Кто это – «ваши»?

– Родственники ваших больных.

Я брать оптом, равно как и в розницу, отказался – и гений ушел.IV

Через два дня у входа в реанимацию ко мне на шею вдруг бросилась мать этого самого мальчишки:

– Доктор! Милый, дорогой мой человек!

И натурально рыдает. Халат на груди вмиг промок.

«Во как! – удивился я. – Вчера был „убийца“ и „блядин сын“, а сегодня – такие нежности!»

Тут реаниматолог поясняет:

– Мальчишка-то в сознание пришел! В одну минуту вдруг сам задышал! Сейчас он в полном сознании и адекватен. Как и не было ничего!

Ну что ж, думаю. День хорошо начинается. И женщина вполне еще ничего – мягонькая. Только все женские запахи из нее высквозило в больничных коридорах. Пахнет от нее как от мягкого больничного инвентаря. И тут вижу на склоненной ко мне на грудь голове диадему, как две капли воды похожую на те, что продавал гений, а на ней – три огонька. Один красный, два зеленых. Так! Красный – это ответ на ее молитву о сыне. Сын пришел в сознание. А о чем две ее еще не «отоваренные» молитвы? Мамой клянусь, что мы, врачи, в этих молитвах упомянуты! Худо нам станет, когда зеленые огоньки станут красными! Придётся покупать у гения еще один усилитель молитв и дарить его мамке. Пусть отмаливает нам прощение!

Anamnesis vitae

На похоронах мужа вдова ударилась ногой о край гроба. Через день вся нога резко отекла, покраснела. При надавливании на отечную ногу ощущался «хруст» – развилась газовая гангрена. Лечение больной было безуспешным, и на девятый день после смерти мужа она умерла.

Жить, болеть, выздороветь и умеретьI

Больная старушка в отделении абдоминальной хирургии. Сухие руки, темные – на белой простыне. Глаза голубенькие. Я, в то время врач-интерн, прошу ее показать живот: старушка умирает от перитонита. В глазах у больной – ужас:

– У вас руки холодные…

У нее – рак желудка с множественными метастазами. От этого в брюшной полости скапливается большое количество жидкости – асцит.

Старушка «блатная», и поэтому ее положили в нашу больницу и сам заведующий отделением, Степан Николаевич, проколов брюшную стенку, выпустил 10 литров коричневатого выпота[7]. При этом он повредил кишку, и у больной начался перитонит. Бросились ее героически лечить, но успехов не достигли, и теперь старушка умирает.

Это был первый в моей практике случай печальных последствий, вызванных действиями врача.

– Что теперь заведующему будет? – спросил я своего куратора Палыча.

– Ему – ничего не будет. Если бы это сделал я – пожурили бы «старшие товарищи». Рядовому ординатору влепили бы выговор, посношали на ЛКК[8] и категорию могли бы не подтвердить. Тебя бы – просто убили. А почему ты, собственно, так хочешь хоть кого-то да наказать?

– Так умирает же от нашего прокола… В смысле – прокола кишки.

– Она умирает от рака! Не будь у нее этой болезни, стали бы выводить асцит? И если Николаевича посадят в тюрьму, как ты, похоже, хочешь, кто будет оперировать больных, запланированных на месяцы вперед?

Больница наша – не санаторий. В ней как бы положено умирать. А иначе можно подумать, что вовсе и не больница у нас, а так – поликлиника со спальными местами.

Психологически для врачей и родственников больных предпочтительнее, чтобы больные умирали или сразу после поступления в больницу, или после долгой волынки в реанимации, под фанфары, кимвалы и бубны последних достижений медицины.

В первом случае неожиданная смерть оглушает и притупляет остроту потери как для врачей, так и для родственников. На врачей в таком случае почти не жалуются. Во втором случае все – и врачи, и родственники так устают от длительного ожидания неизбежного, что вполне не против того, чтобы их дорогой больной культурно помер с соблюдением всех церемоний.

Сколько можно, в самом деле! Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. В связи с этим возникает вопрос. Где лучше умирать? В больнице или в кругу близких? (Так и вижу этот «круг»: тридцать три плачущих родственника и у каждого – стакан воды в руке…)

На деле родные предпочитают, чтобы папы-мамы умирали в больнице. Так спокойнее: не надо лицезреть агонию, бегать за бумагами о смерти, обмывать, одевать труп, держать его три дня дома и т. д. Подогнали катафалк к больничному моргу, загрузили, свезли, закопали. Самого больного никто не спросит: «Где вы, папа, хотели бы умереть?» Какое может быть разумное мнение у полупокойника?

Живые – тупо рациональны. Живым нужен «позитиff» и здоровый образ жизни. Всегда, когда слышу агрессивные призывы к такому образу этой самой жизни – спорту, диетам и «здоровому сексу» (интересно, как выглядит секс нездоровый?), – мне вспоминаются голые до пояса, загорелые и белозубые спортсмены, марширующие по Красной площади пред очами Сталина. Или немецкие штурмовики. Те тоже были очень здоровыми ребятами. Нездоровых они, как и мы, считали лузерами и травили керосином внутривенно.

Для всех это кончилось плохо: и для спортсменов, и для штурмовиков, и для немецких шизофреников. Почему-то идеи сокрушительного здоровья присущи именно тоталитарным режимам.II

Вернемся к нашим больным. Умирающие, они всегда симпатичнее выздоравливающих и, тем более, гораздо симпатичнее они здоровых выписантов. Умирающие – не жалуются. Все им – до лампочки. Главное тут – не мешать.

У выздоравливающих же появляются неисполнимые желания и аппетит. Они капризно требуют внимания и разносолов. Выздоровевшие больные и их родственники – хуже всех. Пока больной тяжел – все говорят: «Лишь бы выжил!» Когда идет на поправку: «А когда у него речь восстановится?» (Дождешься! Многое он тебе скажет, когда сможет!) Перед выпиской: «Он совсем другим стал! Лечили плохо!»

А еще через месяц выписанный больной под диктовку жены пишет жалобу министру здравоохранения: «После операции, из-за безответственных действий хирурга П. К. и медсестер из кружка его члена, у меня снизилась половая потенция. От этого моя счастливая семейная жизнь – под угрозой. Прошу разобраться, наказать и восстановить».

Так что смерть – не самый плохой вариант. Даже похороны, которых многие страшатся, мало чем отличаются от свадьбы: те же цветы, музыка, выпивка. Только чокаться нельзя.

Anamnesis vitae

Случай мании: человек зарабатывал, выпрашивал, крал деньги и жег их. Таким образом он хотел уничтожить Мировое Зло.Фак мимо кадра

В палате № 3 мальчишка шести лет с опухолью головного мозга примостился на подоконнике и рисует на казенном листе А4 акварельными красками. Рисунок его мне сразу не понравился. В два цвета, синий и черный, нарисовал он три, предположительно человеческие, фигуры.

Говорю:

– Привет, Пикассо! Что это у тебя за Авиньонские девушки?