— Машенька, — вывел из задумчивости знакомый голос, — вот так встреча!

— Добрый вечер, Тимофей Иванович, — она поднялась с обшарпанного дерматина, — садитесь.

— Нет-нет, я вот молодого человека попрошу подвинуться, можно? — парень молча скользнул задом в сторону. — Спасибо. А ты, Машенька, разве по этой ветке ездишь? Твоя ведь, кажется, серая? — проявил осведомленность товарищ по работе.

— Серая.

— А почему без провожатых? В Москве вечерами красивой девушке одной ходить небезопасно.

— Я не боюсь. А опасности нас поджидают и днем.

— Это правда, — со вздохом поддакнул Тимофей Иванович. — Я вот, Машенька, от сына еду. Покушение было сегодня на оболтуса моего, машину взорвали. Сам-то Геннадий, слава Богу, не пострадал, а водителю досталось. Я, как по радио услышал, так и рванул к Генке. Родительское сердце отходчивое, в такие моменты забывает про все обиды.

— Почему же сын не отправил вас домой на машине?

— Э, нет, я уж лучше своим ходом. Как говорится, тише едешь, дальше будешь.

— Осторожно, двери закрываются, — пробубнил механический голос. — Следующая станция «Фрунзенская».

— Господи, — опешила ротозейка, — я же кольцевую проехала!

— Успокойся, Машенька, — пресек попытку вскочить Тимофей Иванович. И вдруг неожиданно предложи: — А знаешь что, пойдем ко мне в гости! Чайку попьем, у меня торт вкусный, «Птичье молоко» называется, пробовала?

— Девчонкой я его обожала.

— Ну вот, — довольно улыбнулся зазывала. — Правда, уважь старика, Маша. Ко мне уже давно в гости никто не захаживает. Как жену похоронил, так все боевые друзья разбежались. Понять их можно: дом без хозяйки пахнет не пирогами, а одиночеством. Кому охота сиротством дышать? Кстати, сегодня ровно пять лет, как Анюты моей не стало, день в день. Пойдем, Машенька, помянем ее светлую душу. Очень уж ты на нее похожа, как срисована. Только Аня брюнетка была, а ты светленькая.

— Хорошо, — решилась Мария, — но только ненадолго, завтра рано вставать.

— Спасибо, Машенька! — просиял старший Козел. — А за дорогу не волнуйся, я такси вызову и номер запишу, чтобы не вздумал шутки шутить, — отставной полковник обычно изъяснялся короткими, рублеными фразами, не разговаривал — вколачивал гвозди. Но с Машей его лексикон выворачивался наизнанку, делая нелепым словесный прикид.

…Тимофей Иванович скромничал, когда хвастал своим жилищем. Огромная трехкомнатная квартира сияла чистотой и вызывала желание потянуть с уходом.

— А кто вам убирает, — с интересом оглядывалась гостья, — домработница?

— Еще чего, стану я сюда чужих допускать! Сам я убираюсь, Машенька, сам. Надо же чем-то заполнять выходные? Да и не привык я без дела сидеть. Раздевайся, проходи. Хочешь руки помыть? Вот ванная, туалет рядом. У нас ведь в армии больше всего ценились порядок и дисциплина. Это на гражданке шалтай-болтай, а у военных не забалуешь. Подраишь пару раз вне очереди нужник, сразу вся дурь выскочит. Я, Маша, терпеть не могу лентяев, с малолетства приучен к труду. Хоть плотничать, хоть малярничать, хоть по электрике — все сам, — докладывал рукастый хозяин, подавая гостье чистое полотенце. — Это детки у меня косорукие, разбаловала их жена. Все жалела, что приходится часто отрывать от друзей, от школы. Нас же первое время где только не помотало! Ты сладкое любишь?

— По настроению.

— Будем считать, что для моего торта у тебя сейчас самое подходящее, согласна? — Она молча улыбнулась. — Вот и молодец, ненавижу кривляк. Присаживайся, Машенька, к столу, поухаживаю за тобой, давно себе такой роскоши не позволял, — он ловко разрезал торт, заварил чай, выставил на стол беленькую, пару рюмок, консервированные огурцы из банки, нарезал тонкими кружками салями и не умолкал при этом ни на минуту — Побросало нас по Союзу достаточно, в каком только округе не был. И в Северо-Кавказском, и в Туркестанском, Дальневосточном — везде Родине служил. После академии забрали в Генштаб. Сначала дали жилье в Кузьминках, потом, когда я возглавил отдел, переселили сюда. А ты, Машенька небось коренная москвичка?

— Да.

— Так я и думал. Ну что, дочка, помянем жену мою, Анну? Царство ей небесное, как говорят. Я хоть в Бога не верю, но обычаи соблюдаю, — он поднял рюмку. — Давай выпьем за ее легкую душу. Небось радуется сейчас на небесах, что мужу есть хоть словом с кем перемолвиться, — он понюхал водку. — Хороша! — и осушил одним глотком хрустальную стопку. — Закусывай, Машенька, не стесняйся.

«Дочка» молча захрустела огурцом.

— А у самой-то родители есть?

— Умерли.

— Оба?

— Да.

— Ну что ж, давай помянем и твоих, — Тимофей Иванович снова наполнил рюмки. — Царство небесное… Как звали-то?

— Татьяной и Николаем.

— Пусть земля будет пухом Николаю и Татьяне, — опрокинул стаканчик и, не закусывая, потянулся к чайнику: — Может, чайку?

— Спасибо.

— Имя хорошее у твоей матери, русское, — хлебосольный хозяин вывалил на тарелку огромный кусок торта и придвинул гостье.

— У меня бабушка была немка, Генриэтта.

— Надо же! А немчура, дураки, с нами воевали. Лучше бы их бабы в мужиков наших влюблялись, как твоя бабушка, да рожали красивых детей. Любовь — она куда лучше войны, — на тумбочке зазвонил телефон. — Извини, Машенька, — Тимофей Иванович снял трубку. — Козел слушает! — в следующую минуту лицо его вытянулось, и бывший танкист гаркнул командным голосом: — Прекрати, и слушать ничего не хочу! Мы с твоей матерью прожили тридцать лет, а ты, как шар от лузы к лузе гоняешь, не знаешь, в какую броситься. Смотри, сын, не пробросайся, — помолчал, выслушал абонента и сурово добавил: — Жизнь, Гена, не бильярдный стол, по бархату бесконечно кататься не будешь. А сейчас, прости, занят, гости у меня.

Размноженная гостья старательно жевала «Птичье молоко» и запивала торт чаем, избегая смотреть на хозяина. Она случайно оказалась чужой среди своих, когда невольно услышала слова, предназначенные не для посторонних ушей. Это явилось намеком, что пора выдвигаться из гостеприимного дома.

— Спасибо, Тимофей Иванович, пойду, поздно уже.

— Конечно, только вызову такси, самолично тебя посажу и поедешь. Но даже тогда не говори мне «спасибо», это я должен тебя благодарить, понятно? — Он выудил из-за телефонного аппарата записную книжку, нацепил очки и зашелестел потрепанными листками с едва заметными буквами по краям. — Ага, есть!

Заказ приняли без слов, обещали в течение часа выполнить. Этого времени хватило с лихвой, чтобы договориться о том, с чего круто изменится жизнь сговорчивой гостьи. Правда, сама она знать об этом пока не могла.

А отставной полковник оказался не только любящим отцом, отчаянным тактиком, хитрым стратегом. В нем по-прежнему жил наивный мальчишка, который упрямо верил в волшебную силу игры.