До того как Терри устроился сюда работать, он много лет занимался в Рочестере организацией похорон. Это нетипичное место для подобного рода деятельности. Пациенты съезжаются в клинику со всего мира, и, если лечение оказывается безуспешным, их тела приходится возвращать обратно. Вместо организации церемоний и общения с родными, как в случае Поппи, он в основном готовил трупы к перевозке и отправлял их в место назначения. Для этого требовалось много работать физически, но особенно его добивали ночные звонки: смерти безразличны часы работы. Поэтому, когда 21 год назад в клинике открылась вакансия, он с радостью подал заявку.

Теперь Терри — директор анатомической службы и руководитель самой современной патологоанатомической лаборатории. Именно он заключает договор с жертвователем, получает тело, готовит его к хранению и отправляет в холодильную камеру. В большинстве научных учреждений принято возить трупы в лаборатории по всему кампусу — иногда в сумраке раннего утра их толкают через дорогу на металлических тележках. Здесь же студенты и врачи, желающие поработать с телом, должны сами идти туда, где оно хранится. Они приходят к Терри.

Я вышла на Терри через Дина Фишера, его бывшего коллегу, у которого годом ранее брала для статьи в журнал Wired интервью о новом способе кремации сильно нагретой водой со щелоком[14]. Этот процесс — щелочной гидролиз — менее вреден для окружающей среды, чем сжигание. Его коммерческое применение разрешено законом всего в дюжине штатов, но у Фишера в кампусе Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе был такой аппарат для некоммерческой утилизации демонстрационных трупов. Когда я попросила показать, как отделение работает с трупами жертвователей, он связал меня с Терри, занимавшим аналогичную должность. Фишер сказал, что это его однокурсник по колледжу, они вместе рыбачат и вообще как «братья по матери». Они много лет проработали вместе в Клинике Мейо, и там, по его словам, можно увидеть больше. Именно Фишер когда-то устроил Терри на работу и спас от ночных смен.

Терри ведет меня в одну из пустых аудиторий, где у белой доски висит на крючке старомодный скелет на проволочках — когда-то он принадлежал (снаружи, не внутри) доктору Генри Пламмеру, выдающемуся эндокринологу и сооснователю этой клиники. «Нам часто звонят желающие пожертвовать органы или деньги, — говорит Терри, неся пару стульев к письменному столу. — Но они не по адресу. Мы хотим человека целиком! Нам нужны не деньги, а кое-что подороже».

Он садится за стол и протягивает мне письмо и договор. Такие он рассылает всем потенциальным жертвователям: иногда они лечатся здесь, иногда тут лежат их близкие, некоторые вообще никак не связаны с Клиникой Мейо при жизни. Его подпись уже стоит. «Я выражаю желание целиком или частично предоставить свое тело для дальнейшего развития медицинского образования и медицинских исследований», — начинается текст. С другой стороны листа перечислены причины возможного отклонения дара: «…заразные заболевания, представляющие угрозу для студентов и персонала, ожирение, крайнее истощение, посмертное вскрытие, увечья, разложение и иные причины, делающие невозможным анатомическое пожертвование».

«Люди обижаются, когда вы им отказываете?» — спрашиваю я, просматривая список требований и проверяя собственную пригодность для этой цели.

«О да, буквально сыплют ругательствами по телефону! В основном они просто не удосужились прочитать эту памятку. Раньше там был список на семь или восемь страниц, потом мы попытались его ужать. Но значительное большинство соответствует критериям, причем те, кто перевалил за сотню, обычно оказываются в гораздо лучшей форме, чем те, которым тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят. Если человек умер молодым, значит, с ним было что-то серьезное. Случайно до ста лет не доживают».

Главное, по его словам, чтобы анатомия осталась без изменений. Если из-за пожертвования органа или вскрытия чего-то не хватает, студенты не смогут разобраться, как все между собой соединяется, как сердце соотносится с легкими, как артерии связаны с головным мозгом. Если человек страдал ожирением, студентам будет очень сложно успеть за время занятий найти у него органы посреди жировой ткани (она выглядит как толстая смазка цвета сливочного масла, и удержать ее ничуть не легче), к тому же некоторые трупы не помещаются на лабораторные столы. Если человек страдал от истощения, у него будет мало мышц, чтобы их рассмотреть и определить, так что с дидактической точки зрения вскрывать его смысла нет — бицепс может выглядеть как тонкая полоска. «Мы не смотрим на индекс массы тела, потому что это ерунда, — подчеркивает Терри. — У меня, например, по этому показателю ожирение, но свое тело я бы взял. Нас интересует возраст, образ жизни. Женщина весом семьдесят два с половиной килограмма, просидевшая много лет в инвалидной коляске, и женщина, которая весит столько же, но жила активно, — это для нас два разных тела».

Из-за хронической сердечной недостаточности в конечностях накапливается жидкость, они опухают, и отек все осложняет. Смысл в том, чтобы анатомия выглядела «как в учебнике», чтобы было понятно, как организм устроен и функционирует. Если студент не уяснит, как все должно выглядеть в норме, у него не будет образца для сравнения, чтобы заниматься патологиями. В конце документа есть пункт, согласно которому пожертвованный и принятый клиникой труп нельзя навещать и забирать. В самом низу Терри благодарит читателя за то, что тот обдумывает самый дорогой подарок, и ставит подпись голубой шариковой ручкой.

Договор составлен не так прямолинейно, как мне сейчас объясняет Терри в этой пустой аудитории, сложив руки на коленях. Однако если перед подписанием у человека возникнут какие-то вопросы, то он не станет приукрашивать факты и заворачивать ваши чувства в пленку с пузырьками. Терри не только прояснит все, что вы пожелали узнать, но и добавит те вещи, о которых вы знать не хотели. Если он обычно такой же, как сегодня со мной, от начала до конца беседы он будет заливаться смехом того рода, который вот-вот перейдет в истерику. В индустрии смерти мне уже встречались люди, после которых приходишь к выводу, что здесь не обойтись без естественной веселости — причем такой большой, что удручающие моменты не могут добраться до самого дна твоей души.

Почитайте историю анатомии и научного просвещения — и вы увидите, что имена врачей подчеркнуты в ней как имена богов или святых. Однако медицина выросла на фундаменте из трупов, и эти люди в своем большинстве так и остались безвестными.

Чтобы спасать жизни, нужно знать, как работает человеческий организм. Для этого, в свою очередь, нужно заглянуть внутрь умершего, разобрать его, понять, как все устроено. Ученые это осознавали. Тихий бездыханный труп позволяет получить больше информации, чем кричащий от боли пациент; и если заполучить эту информацию, понять, что и как делать, то смертей на операционном столе будет меньше. Свиные туши помогали лишь в некоторой степени, а системы, позволяющей человеку завещать свое тело науке, тогда не существовало. Не было договора. Не было Терри.