Анатомическая лаборатория ярко освещена. Терри спрашивает меня о том, чем здесь пахнет, — сам он привык к запахам так, что перестал их различать. «Кабинетом стоматолога?» — говорю я. «Страшно подумать, что случилось с вашим стоматологом», — смеется он в ответ. Вентиляционная система выталкивает вниз тяжелый канцерогенный газ, используемый при бальзамировании (формалин, который применяют для сохранения трупа, — это газообразный формальдегид, насыщенный для сжижения метиловым спиртом; при испарении он снова превращается в газ), и закачивает сверху кислород. Благодаря постоянному потоку воздуха химикаты не сказываются на здоровье работников и меньше вероятность появления тошноты, которая заставляла моих одноклассников разбегаться от вскрытой банки с головастиком. Терри показывает на вентиляционные отверстия в потолке и у герметичного пола. Водонепроницаемость нужна при лапароскопии. Эту хирургическую операцию выполняют через маленькое отверстие с помощью камеры: вода обеспечивает четкость изображения и потом стекает на пол[21]. По словам Терри, без нее это все равно что смотреть через маску для подводного плавания c пляжа. Он легким толчком двигает тяжелые пластиковые столы, демонстрируя, что они на колесиках. С потолка каждые полметра под углом свисают лампы. Еще есть провода, вилки и розетки, компьютерные мониторы и телеэкраны, а справа в конце помещения — застекленные шкафы с книгами по анатомии и какими-то причудливыми предметами. Он открывает дверцу и достает оттуда нечто большое и серое, как выцветший на солнце коралл, искусно вырезанный из пенопласта: «Знаете бытовой латекс, которым замазывают щели в стенах?» Оказывается, Терри залил герметик в наполненные воздухом человеческие легкие, погрузил все это в щелок и после растворения ткани получил трехмерную «карту» движения кислорода. Модель весит как пушинка.

Он снимает с верхней полки огромный пластиковый контейнер с предметами, обнаруженными за много лет внутри трупов. Их не выбрасывают, чтобы студенты знали, как раньше выглядели приспособления, которые им, может быть, придется научиться устанавливать. Вот дистрактор Харрингтона, которым когда-то выпрямляли позвоночник. Вот искусственный сердечный клапан. Протез яичка размером с виноградину — он подпрыгивает, когда Терри бросает его обратно в коробку. Пластмассовая коленная чашечка. Электрокардиостимулятор. Винт для соединения костей. Старинный имплантат молочной железы. Аортальный стент и искусственные клапаны, удерживавшие камеры сердца в открытом состоянии. Все это обычно идет в могилу вместе с умершим. Даже «экологически чистые», натуральные кладбища усеяны металлом типовых коленных протезов.

Терри выдвигает ящики, достает оттуда разные штуковины и называет их, и от этого становится только хуже. Пилы для костей и тонкие, с игольное ушко, крюки для кожи, которые используют в пластической хирургии. Ретракторы для бедра, ножницы для перекусывания ребер, расширители грудной клетки. Кюретки для выскабливания мягких тканей, ножницы с изогнутыми под всевозможными углами лезвиями, чтобы добраться до самых неудобных областей. Скальпели, хирургические молотки, долота и щипцы. «У нас тут “Большой ремонт” в колледже». Он вынимает что-то по-настоящему злодейское — оно выглядит как металлическая змея с оскаленным ртом. «Это приспособление двигается туда-сюда, пережевывает ткань и высасывает ее». Маленькие стальные предметы вспыхивают сиянием в аккуратных пазах и отправляются в подписанный ящик. «Вот эти где-то по тысяче баксов!» — замечает Терри. Ему явно не терпится похвастаться своей коллекцией.

На скамейке — швы, клейкая лента, бумажные полотенца, степлеры для сшивания кожи. Есть перчатки и фартуки всех размеров, раковина, автоклав. Тут нет риска, что инфекция передастся от одного пациента другому, но принадлежности держат в хирургической чистоте. Есть коробки с защитными очками и щитками для лица — полными и частичными, — а также бахилы по колено для «мокрой» лаборатории. Терри достает оборудование, которое сегодня после обеда будут использовать на занятиях по замене бедренного сустава: римеры, которыми вычищают костный мозг перед вставкой штифта или гвоздя, всевозможные молотки, шаровидные суставы из зеленого, синего и розового пластика. Он показывает нечто похожее на терку для сыра размером с мяч для гольфа и говорит, что этим приспособлением формируют вогнутую часть сустава. Он крутит ее в воздухе, изображая трение, и во мне что-то начинает ныть от боли.

«Я не падаю в обморок при виде трупа, — говорю я из опасения, что с таким выражением лица мне больше ничего не покажут, — но костотерки, наверное, все же перебор». Терри снова посмеивается и показывает на другой конец помещения: «Ну что ж, пойдемте смотреть на тележки с мозгами».

Он приглашает меня открыть любой контейнер. Мы заглядываем и видим серые с синими прожилками срезы по осевой плоскости, единообразные, как ломтики хлеба. Вообще говоря, breadloaf — вполне лабораторная терминология для такой нарезки. «Когда вы на них смотрите, вы не задумываетесь, как этот кусок ткани управляет целым человеком?» — спрашиваю я, глядя, как срезы сталкиваются в консервирующей жидкости.

«Организм — это вообще чудо, а роль, которую во всем этом играет мозг, — это… это просто уму непостижимо. А вот тут у нас нержавеющие операционные столы. Я уже про них рассказывал, они раскрываются, как раковина моллюска…»

Пока Терри говорит о вайфае, различных усовершенствованиях, сделанных за много лет, мои глаза блуждают по комнате, и я замечаю, что на столе лежит труп. Он накрыт белой простыней с коричневато-красными пятнами. Из-под простыни торчат старые узловатые ноги с ногтями, выходящими на сантиметр за край пальцев. Это мужчина, но ноги у него такой формы, как будто он втискивал их в самые неудобные, зауженные туфли-шпильки.

Головы у него нет. Он терпеливо ждет, когда ему заменят бедренный сустав.

«Ноги сзади, головы и туловища по бокам», — предупреждает Терри, пропуская меня в узкий проход между стеллажами. Они такие высокие, что до верхней полки не достать без приставной лестницы. В этом морозильнике держат свежие ткани — в отличие от предыдущей холодильной камеры, консервант в них не добавляли. «Мы хотим, чтобы модель была максимально приближена к тому, что врачи увидят у пациентов, не считая пульса и дыхания», — поясняет он из дверного прохода. После бальзамирования ткани под действием химикатов не только теряют эластичность, но и блекнут, утрачивают естественный цвет. Это создает сложности, когда студент переходит к работе с живыми. Учиться только по забальзамированным пособиям — это как планировать по выцветшей карте. «Мы пытаемся воссоздать здесь условия хирургической операции, чтобы все как можно больше напоминало реальную работу с пациентом. У нас еще можно учиться на своих ошибках».