— А что тебе нужно?

— Вы. Заниматься с вами любовью.

— В один прекрасный день кто-нибудь может сделать тебе больно, — помолчав, произнес я.

— Только не вы, — улыбнулась она. — Я всегда мечтала о таком, как вы. Только вы лучше. Вы действительно чокнутый.

— Я самый скучный человек на земле, — возразил я. — Я только и умею, что рисовать да старье собирать.

Она улыбнулась, и весьма многозначительно. Можно сказать, иронически.

— Все ваши картинки, — начала она. — Все ваши маленькие девочки, блуждающие по темным особнякам и заросшим садам, все эти потайные двери…

— Ты, наверное, начиталась критиков. Они любят эксплуатировать тему мужика с волосатой грудью, который создает книжки о маленьких девочках.

— А что, они тоже так говорят? Как это все эротично! Как порочно!

— Ничего эротичного.

— Вот и нет! Очень даже эротично. О чем вы прекрасно знаете. Когда я была маленькой, ваши книги завораживали меня. Мне казалось, что я попадаю в другой мир.

— Прекрасно. Но что в этом эротичного?

— Должно быть эротично. Иногда мне даже не хотелось начинать. Не хотелось проникать в дом Шарлотты. Было так странно следить за тем, как Шарлотта в ночной рубашке, с подсвечником в руке поднимается по лестнице.

— Абсолютно ничего эротичного.

— Тогда что им угрожает? Что скрывается за всеми этими дверями? Почему девочки так часто смотрят украдкой?

— Я не вхожу в число их преследователей. И не собираюсь задирать их длинные платья.

— А разве нет? Как так получается?

— Мне это противно, — мягко ответил я и взял ее за руку. — Я шесть месяцев работаю над книгой. Живу ею, думаю только о ней. И не задаю себе вопросов. Двенадцать часов в день я не покладая рук тружусь над холстами. А потом вдруг кому-то хочется объяснить все пятью сотней слов и за пять минут. Я стараюсь не обсуждать данную тему с малознакомыми людьми. А знакомые люди обычно не задают лишних вопросов.

— Как бы мне хотелось, чтобы вы в меня влюбились! — неожиданно воскликнула она.

— Почему?

— Потому что вы действительно достойны того, чтобы в вас влюбиться. А если мы сможем полюбить друг друга, то я уже не буду плыть по течению. Я уже не буду никем. По крайней мере, пока я с вами, — сказала она и замолчала.

— Откуда ты родом? — спросил я.

Она ничего не ответила.

— Я пытаюсь определить твой выговор.

— Вряд ли вам это удастся.

— Иногда ты говоришь как житель Калифорнии. Но иногда проскальзывает странный акцент.

— Вы никогда не догадаетесь, — сказала она и выдернула руку.

— Ты хочешь, чтобы я лег вместе с тобой на кровати с балдахином? — спросил я.

— Да, — кивнула она.

— Тогда ты должна кое-что для меня сделать.

— Что именно?

— Смой краску с лица. И надень ночную рубашку Шарлотты.

— Ночную рубашку Шарлотты?! А что, она у вас действительно есть?

— Даже несколько. Там, наверху. Белая фланель. Одна точно тебе подойдет.

Она радостно засмеялась. Но в ее смехе было нечто большее, нежели просто радость. Я молча ждал ее ответа. Я еще был не готов что-либо признавать.

— Конечно, — согласилась она, изящно затушив сигарету и еще раз продемонстрировав покрытые черным лаком ногти. — С удовольствием надену ночную рубашку Шарлотты.

Ничего удивительного, что ее привел в такой восторг фокус со спичками. Она вдруг стала взрослой девушкой с безупречными манерами, причем немного сердитой. А потом снова юной и беззащитной. Она непрерывно менялась прямо у меня на глазах. И это меня тревожило. «Интересно, какая же она настоящая?» — гадал я про себя.

— Ты очень красивая, — наконец произнес я.

— Вы находите? — удивилась она. — Но может, вы предпочитаете женщин постарше? Темноволосых и загадочных.

— Два раза был женат на таких. Интересно, конечно, но ты нечто другое.

— Другими словами, вы хотите дать мне понять, что вам нравятся не только маленькие девочки.

— Да, я хочу, чтобы ты это поняла. И себе тоже хочу напомнить. Но я никак не могу тебя раскусить. Ты должна дать мне ключ к разгадке. Я пытаюсь понять, откуда ты, откуда такой странный выговор.

— Я росла везде и нигде. Мадрид, Лос-Анджелес, Париж, Лондон, Даллас, Рим. Вот почему вам не определить, откуда у меня такой выговор.

— Звучит впечатляюще, — заметил я.

— Вы так думаете? — усмехнулась она. — Когда-нибудь я расскажу вам мою неприглядную историю. Вы ведь тоже считаете, что у Беттины не все было гладко в том старом доме.

— Почему бы тебе не начать свой рассказ прямо сейчас?

— Потому что из него не получится книжки с красивыми картинками, — ответила она.

Разговор явно начинал ее тяготить. Она снова тщательно вытерла губы салфеткой и аккуратно сложила ее на коленях. Потом допила бурбон. Эта девочка знала, как осадить собеседника.

Маленькие ушки. Мочки проколоты, но никаких серег. Только едва заметные дырочки. Туго натянутая кожа лица. Разве что складочка вокруг век. Такая гладкая кожа бывает лишь у совсем маленьких детей. В подростковом возрасте, когда лицо становится более оформленным, это обычно проходит. Брови светлые, довольно редкие, слегка тронуты серым карандашом. Несмотря на макияж, лицо ее выглядело невинным, что характерно только для блондинок. Решительно вздернутый носик. Когда она вырастет, то, вполне возможно, возненавидит его. Но мне он никогда не разонравится, не говоря уже о ее маленьком прелестном ротике с пухлыми губами. Мне безумно захотелось потрогать прядь волос, вившуюся возле уха.

— Так где твои родители? У тебя ведь есть родители?

Мой вопрос ее потряс. Она ничего не ответила, но ее лицо стало каменным. Она словно поперхнулась. У нее был такой удивленный вид, будто я ее ударил. Но когда ее глаза наполнились слезами, тут уже удивился я. Я посмотрел на нее и почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног.

— Спасибо за все, — сказала она и стала собирать сумку. — Это было очень мило с вашей стороны.

Она положила салфетку рядом с тарелкой, поднялась со стула и направилась в коридор.

— Белинда, постой! — окликнул ее я, перехватив у входной двери.

— Мистер Уокер, мне надо идти, — отрезала она, с трудом сдерживая слезы.

— Ну не упрямься, солнышко, — произнес я и обнял ее за плечи.

Что бы там ни творилось в моей душе, я не мог позволить ей оказаться на улице одной в такой час. Этого ни в коем случае нельзя было допустить.

— Тогда не спрашивайте больше о моих родителях, — сказала она окрепшим голосом. — Я не шучу. Можете выставить меня вон, и я сниму комнату за сто баксов. Не вопрос. Деньги у меня есть. Я не говорила, что нет. Но больше ни слова о родителях и прочих вещах.