В нашем мире кличка человека — это и есть его второе имя. Кого назвали каким-нибудь животным — значит, он достойный и заслуживает определённого уважения. А мы нашего десятника прозвали просто Шпыняем, и никакого другого имени ему так и не смогли придумать.

Сухощавый, рыжая бородка клинышком. Лицо в крупных веснушках, и глаза, постоянно прищуренные, так и зыркают по сторонам из-под кустистых рыжих бровей. Он весь создавал ощущение какой-то неугомонности, — словно шило в заднице носил. Я твёрдо убеждён: в своё время его пошпыняли от души, и теперь он, получив полную власть над людьми, оттягивался на нас по полной.

Вот скажите: зачем боевую армию утруждать строевой подготовкой? Вы можете себе представить, чтобы войска в походе маршировали весь день — все двадцать-тридцать лиг? Да ещё и с песнями. Нет, конечно, если вы хотите непременно угробить всех людей ещё до войны — тогда, конечно, да: пусть себе маршируют, отбивая ноги. А Шпыняй прямо-таки оживал, когда мы топали в ногу, горланя всякую чушь. Обувь разваливается из-за постоянных маршировок? — иди новую покупай, в столицу, в день отгула. Нам платили сущие гроши, а цены из-за войны и наличия десятков тысяч страждущих мужиков взлетели до голубых небес — вот и приобретай себе обувь, как сможешь, — твои проблемы…

Злостный вредитель, настоящий враг страны — как по другому такого Шпыняя назвать? Принесло ведь нам от шутника Нечистого дорогой подарочек…

Вот, скажем, объявил он нам банный день. По дороге к столице мы принимали баню в деревнях регулярно, два раза в неделю: прошлый командир наш — настоящий человек. А тут, в поле, мы оказались как привязанные к пятачку земли, на котором разбили палатки — никуда не смей отлучаться без командирского разрешения дальше выгребной ямы. Но настал и наш черёд на долгожданную помывку.

Мужички, как и положено, заранее отпросились у Шпыняя травяных веников нарвать. Он отпустил их, ни слова не говоря. И вот они, предвкушая жаркую парилку, протопали со своими веничками несколько лиг ниже по течению реки — а где же баня? А ты лезь в речку — вот и баня тебе, — говорит Шпыняй и сам ржёт так, что аж за бока держится.

Начались военные учения. Тут лучше всех отличились лучники. Они понаставили в чистом поле мишени — доски в рост человека, а на другой день стали отрабатывать стрельбу.

Дали залп — стрелы посыпались наземь, — кто куды. Командир их проинструктировал (т. е. обругал всячески, используя разные слова) и дал команду на второй залп. Вторая туча стрел взмыла ввысь — глядь, а по полю бежит старушка, да так бойко, что лапти до затылка прыгают. А стрелы летят себе — их обратно ведь не вернёшь. Серая туча выпала смертельным дождичком — бабка упала.

Побледневшие мужики, побросав луки, помчались в поле, с командиром во главе. По счастью, бабка просто споткнулась и затаилась, не решаясь бежать дальше. Она, оказывается, спозаранку вышла собирать луговички, увлеклась, вышла из леса и продолжила сбор грибочков уже в поле. Притомилась и видит: стоят доски вроде забора, от солнца хорошо загораживают. Взяла и закемарила за доской — её издали и не видать. Когда часовых расставляли, бабка уже в поле дрыхла, совершенно ничего не подозревая, а проснулась от внезапного стука возле уха: стрела пробила тонкую сосновую доску насквозь, сверху вниз, и стальное жало едва не оцарапало старушке щеку. Спросонья она не придумала ничего лучше, как бежать, видя, как втыкаются в землю стрелы…

Ох, как орал командир лучников! Какие слова волшебные использовал… Даже нам слышно было, на нашей стоянке. Сначала — на перепуганную старушку: куды ж ты лезешь, старая карга? Потом — на лучников: как же вы, ёлки-палки, так стреляете, что даже бабку залпом накрыть не можете? После обеда гоготало всё поле: никто из мужиков не остался равнодушным к той истории с бабулькой.

Началась учёба с копьями. Ну, как началась… своеобразно. Копья мы не получили, а Шпыняй приказал нам нарубить тонких ивовых жёрдочек и заточить. Вот с таким «лесоматериалом», из которого мужики в деревнях плетни делают, мы и проходили обучение…

Начали, разумеется, снова со строевой подготовки, только на этот раз топали уже с палками на плечах. Потом учились колоть этими кольями мишени, т. е. соломенные чучела. До полного отупения: «коротким — коли!», «длинным — коли!»

Однажды мы одели одно из чучел в кожаный доспех, и даже чьи-то штаны ему натянули. Подурачились, комья земли в него покидали. Потом Шпыняй крикнул нас на хозяйственные работы — дрова рубить, и мы бросили этот наряженный мешок, как есть, в кустики.

Вернулись — а «дома» нас ждал большущий скандал. Оказывается, командир нашей сотни, т. е. центурион по званию, прохаживаясь окрест, увидел невероятную картину: два десятка ушли по заданию, а кто-то самый умный из них валяется, дрыхнет себе в кустиках, и тряпочку на лицо накинул, чтобы глупые мошки и комарики не приставали.

— ВСТА-А-А-А-ТЬ! — заорал, значит, наш начальник.

«Солдат» и ухом не повёл.

— ВСТА-А-А-А-ТЬ! — повторил тот команду и ещё слов прибавил, не самых пристойных.

Ноль эмоций. На командира стали издалека, из расположения ближайших десятков, осторожно оглядываться мужики: зачем шумишь?

— А-а-а-а, совсем оборзели тут, мать вашу! — и обозлённый сотник, подбежав к чучелу, пнул его ногой.

— А-а-а-а-а-а!.. Как вы были неправы, сыновья падших женщин, достойные своих матерей! — взорвался он, поняв свою ошибку, и побежал зверствовать.

В общем, когда мы возвратились с возками дров, то получили своё сполна. Малька, Ермина и ещё одного паренька-заводилу из нашего десятка растянули на лавках и всыпали по двадцать розог. Система наказаний в армии — это ещё одна загадка природы, не раскрывающая своих тайн никому: на мой взгляд, за подобную провинность, больше похожую на невинное развлечение, вообще битья не положено. Самое много — десять розог, да и то лишь потому, что командир ввёлся в заблуждение. А тут — двадцать. Как так, за что??? Ясное дело: злостный произвол, а кому жаловаться? Генералу? Ага, точно: господин генерал, сколько розог положено за создание чучела? Тебя ж точно из его шатра взашей вытолкают с такими пустяками.

Жизнь шла своим чередом. Мы видели, что некоторые части снимались и уходили. Сначала начиналась суматошная беготня, крики, команды; полотняные шатры опадали, на телеги грузились закопчённые котлы, оружие, припасы. Солдаты кое-как выстраивались десятками и сотнями, и, наконец, поднимая столб едкой пыли, людская колонна начинала топать туда, куда велено. А на освободившееся место приходили другие новобранцы.

Наш лагерь был чисто учебный: сюда не прибывали потрёпанные в боях полки на отдых и пополнение свежей кровью. Время от времени появлялись отряды бывалых вояк, даже с ранеными, но они растворялись в нашей бестолковой массе, занимая места командиров десятков и сотен.

«О-о-о-о! Новое пополнение прибыло!»- радостно ржали мужики, наблюдая, как в лагерь гонят стадо блеющих баранов нам на прокорм.

Получили мы и кожаные доспехи, и настоящие копья, щиты. Щиты, правда, оказались халтурными: без металлической окантовки — такие в сражениях быстро ломаются на куски, но мы этого пока не знали. Стали учиться держать общий строй, создавая из щитов сплошную стену, наносить слаженные удары копьями по команде. Ко мне приходили всё новые и новые знания о войне плечом к плечу с товарищем, а старые навыки стали подзабываться. Мы с Мальком, ощущая потерю, вечерами тренировались в паре, вызывая удивление товарищей: и не надоедает нам каждый божий день железяками махать?