— Всё… Не могу больше… — прохрипел Ермин и рухнул на траву.

Мы уселись рядом с ним, тяжело дыша. Да уж, регулярная выпивка наше боевое состояние не улучшила… В голове творился полный сумбур: обрывочные мысли метались в ней, как загнанные в клетку звери, бились о стенки, но ничего толкового измыслить не получалось. Наш полк разбит, но мы, оторвавшись от него ради спасения жизней, становились для своих же сотоварищей подлыми дезертирами, — без сомнений. Я не верил, что разбита вся наша армия: кроме нашего, в ней имелись и другие пехотные полки, и кавалерия, и баллистариев я видел на марше. Неужели всю эту силу рассеяли зараз, за один день? — да быть такого не может! Скорее всего, кто-то пришёл на выручку нашему передовому, незадачливому полку, вляпавшемуся в простенькую ловушку. Значит, нужно возвращаться назад. Но в душе ныло, словно кошки там скребли — опасно, это опасно!

«У них там — дисциплина… С вилами и косами…»

— Ермин! Ты что, копьё потерял? Или бросил?!

Наш приятель вдруг побледнел, осунулся, и даже плечи его поникли:

— Ой, ребята… я человека убил…

Мы с Мальком аж подскочили:

— Ты?! Когда?! Где?!

— Когда мы пошли в атаку, я… ну, очень хотелось достать кого-нибудь, а не мог… взял да и кинул копьё… думал: сейчас добежим — и я его поберу. А нас задержали — копьё там и осталось, — никак его не забрать… меня накажут, да?

— Да, блин, к Нечистому твоё копьё! Я тебе другое дам. Ты давай расскажи, как человека убил?! — взорвался я.

— Он оглянулся — а оно ему прямо в глаз… так страшно… я даже не думал… меня будут пороть, да?

Мы с Мальком зашлись в истерическом смехе, держась за животы. От нашего хохота заболели рёбра, каждый выдох отдавался проникающей в грудь болью, но мы никак не могли остановиться: в глазах — искры и слёзы, а сами всё хохочем, глядя друг на друга, и лишь беспомощно хватаемся за бока.

— Ну ты даёшь, — наконец, отдышался я. — А копьё зачем бросал? Это ж тебе не пилум.

— А какая разница? Пилум хоть и короче, но зато тяжелее. Вес у него примерно такой же. Тут главное, чтобы остриё копья в сторону не повело в полёте, а для этого очень хорошо сосредоточиться нужно при броске. Мы ж копья в чучела кидали — забыли разве? А пилум, конечно, метать легче.

Мы немного успокоились, а Ермин даже вон заговорил вполне связно. Я снял с пояса свою отцовскую флягу, сделал пару глотков; друзья жадно хлебали воду из своих мешочков из козлиной кожи. Я вскарабкался на край оврага и осторожно огляделся.

— Ну, что там? — нетерпеливо прошептал Малёк.

— Хреново, — сделал я безутешный вывод. — Поле боя осталось за нихельцами. Ходят, своих собирают. Похоже, ночевать тут будут: вижу, их обозы подтягиваются. А наших отсюда не видать. Конечно: были бы наши рядом — обозы сюда не подогнали бы, рискованно.

Я не стал рассказывать приятелям, что враги заодно обирают трупы и добивают наших раненых. Хватит с них на сегодня: они и так успели насмотреться на разбитые головы и вываленные кишки.

— Вот что, — решил я. — Нам нужно отойти отсюда подальше: наверняка нихельцы пустят конный дозор вдоль оврага. А ночью начнём искать своих. Пока светло, — нас в поле издалека видно, как трезвого на свадьбе, так что не будем высовываться.

Мы зашагали всё дальше и дальше от места сражения. Ближе к вечеру овраг закончился, и мы оказались перед степной ленивой речушкой, несущей мутные воды. За день мы упрели под безжалостным летним солнцем в своих кожаных доспехах, как куры, обмазанные глиной под углями, и поэтому полезли в воду как есть, не раздеваясь, блаженствуя и плеская в лицо пригоршни влажной теплоты, пахнущей тиной. От нас расплывались пятна чужой крови.

Наполнили фляги и пошли вверх по течению, чтобы отдалиться от противника. Мы тогда были совсем наивные и не думали, что грязные ручейки, сбегавшие с нас, и мокрые следы отмечают наш путь не хуже колышков. Тут и великим следопытом быть не нужно, чтобы прочесть все наши намерения, как по бумаге.

Вечером мы отлежались, а ночью потопали назад к своим, через степь. Заблудиться мы, конечно, не могли: нужно выбрать себе в небе звезду и потом, в пути, следить, чтобы она оставалась «на том же месте», где и светила тебе изначально. Тогда ты пройдёшь прямо, как по натянутой нитке, и не ошибёшься. Это не проблема, а вот наши животы принялись урчать. Я начал отчаиваться: мы не можем шагать два дня (или сколько там нам суждено?) без еды по бескрайним полям: тут нет грибов, а у нас нет луков для стрельбы по птицам и по зверушкам, да и не умеем мы стрелять. Траву нам жрать, что ли, как коровам? Я уже был готов и в плен сдаться, да только кому ж тут сдаваться-то???

Ветераны успели нас научить сосать в пути стебелёк моровки: она притупляет ощущения голода, жажды и окружающей действительности. Но еду она не заменит: ты прошагаешь лишние сутки, а потом всё равно упадёшь замертво. Обманутый желудок после моровки возмущается зверским голодом — быка, кажется, готов съесть, вместе с рогами и копытами.

И вот, когда я уже стал готов от отчаяния предложить повернуть направо и идти искать нихельцев, послышался далёкий топот копыт: они сами шли на нас. Мы залегли: я увидел пять всадников — обычный дальний дозор.

— Малёк, — прошептал я. — Как думаешь, справимся?

— С копьями-то? Да запросто!

— Ермин! Готовься. Только вперёд не лезь — издалека маячь.

Мы с Мальком, оставив щиты за спинами, выплюнули горькие стебельки моровки, разулись, встали в полный рост, взяли копья двумя руками, как шесты, — и пошли навстречу врагам. Да, вот так и пошли, не имея никакого опыта убийства человека, а имея только очерствевшие, озлобленные души с притупленными травяным ядом чувствами.

— Эй! — закричал я. — Мы тут! Давайте к нам!

Всадники хорошо различались на фоне серого предрассветного неба. Нас, конечно, тоже прекрасно видели. Нихельцы что-то загавкали на своём языке, пришпоривая коней, и, видя, что мы не собираемся бросать оружие, направили на нас свои пики.

«Вбирай в себя через ступни силу земли, — заговорил во мне Учитель. — Вдыхай глубже силу неба. Впитывай кожей силу восходящего солнца. С такой силой ты непобедим.»

Действительно, по телу, действительно, разлилась твёрдая уверенность, а движения противников словно замедлились, как будто воздух для них стал вязким. С такой скоростью они нам не страшны.

Вот первый мчится, нацеливая на меня пику и направляя лошадь правее меня. Когда смертельное жало оказалось совсем рядом, я кончиком своего копья отбросил его вправо от себя, ударив снизу вверх, а потом просто ткнул всадника в незащищённый снизу живот, под нагрудный панцирь — он держал щит левой рукой и защищал им только тот бок.

Да, копьё — это не шест. Я ощутил, как остриё распороло кожу доспеха и погрузилось в человеческую плоть: глубже, глубже. Руки словно окаменели: мне надо было бы быстро вырвать копьё, а я, наоборот, толкал древко всё вперёд и вперёд, ощущая протекающий через него поток предсмертного ужаса гораздо сильнее, чем слышал ушами хрип, и эта ужасная волна вливалась в меня, парализуя.